Уильям Таубман - Горбачев. Его жизнь и время

На селе простые люди были ошарашены – даже не столько преступлениями Сталина, сколько разоблачениями Хрущева. В рамках начатой разъяснительной работы комсомол направил Горбачева в Ново-Александровский район, где ему предстояло беседовать с молодежью о хрущевском докладе. Местный секретарь райкома партии по идеологии встретил его с искренним сочувствием: видимо, он считал, что Горбачева “подставили”. “Откровенно скажу тебе, – заметил он, – народ осуждения ‘культа личности’ не принимает” [297] Ibid. P. 62; Там же. . Может быть, это происходило оттого, что на местном уровне, проводя беседы с рядовыми членами КПСС, начальство пыталось подсластить пилюлю? В одном районе сразу же после лекции на тему “Почему культ личности чужд духу марксизма-ленинизма” состоялся концерт. В другом районе лектор-комсомолец, сделавший главный вывод о том, что вина лежит не на Сталине, а на местных чиновниках, вслед за лекцией поручил собравшейся молодежи одну “конкретную, практическую задачу”: высадить четыреста деревьев для новой “аллеи дружбы”. Отчеты о разъяснительной работе, поступавшие в горком комсомола Ставрополя, конечно, различались спецификой деталей, уровнем письменного русского языка и даже качеством использованных пишущих машинок (шрифтам многих машинок недоставало отдельных букв, строчки шли вкривь), но ничто в этих отчетах не свидетельствовало о проведении тщательного, всестороннего разбора сталинских преступлений [298] ГАНИСК. Фонд 63. Опись 2. Ед. хран. 1011. Листы 48, 53. .

Зная, что партийные чиновники нагло присвоили себе право говорить “за народ”, Горбачев провел две недели в районе, куда его направили, и беседовал там в основном с комсомольцами и коммунистами, но случалось вступать в разговоры и с простыми, беспартийными людьми. Некоторые коммунисты, особенно более молодые и имевшие какое-то образование и еще те, кого коснулись сталинские репрессии, разделяли взгляды Горбачева. А вот другие или отказывались верить в хрущевские разоблачения, или не сомневались в достоверности фактов, но спрашивали: “Зачем? Зачем публично выносить ‘сор из избы’, зачем открыто говорить об этом и будоражить народ?” Еще больше тревожила Горбачева реакция крестьян, которые были благодарны Сталину за то, что он репрессировал местных председателей колхозов – тех, кто угнетал их самих. “Так им и надо, – заявила одна женщина. – Это они загоняли нас в колхозы и притесняли народ. А Сталин к этому никакого отношения не имел”. Другая добавила: “Вот им и отлились наши слезы”. “И это говорилось в крае, – пояснял Горбачев в своих мемуарах, – который прошел через кровавую мясорубку тех страшных тридцатых годов!” [299] Горбачев М. С. Жизнь и реформы. Кн. 1. С. 84; Gorbachev M. Memoirs. P. 62; Горбачев М. С. Наедине с собой. С. 127.

Вернувшись в Ставрополь, Горбачев начал задавать себе еще больше вопросов, чем раньше, но на многие из них не находил ответов. До него стало доходить, что главная причина – это сам доклад Хрущева. Там в преступлениях сталинской эпохи обвинялся лично Сталин. В этом смысле, заключил Горбачев: “он носил не аналитический, не ‘рассуждающий’, а, я бы сказал, сугубо личностный, ‘эмоционально-обличающий’ характер”. Он “сводил причины многих сложнейших политических, социально-экономических, социально-психологических процессов к дурным чертам личности самого ‘вождя’” [300] Gorbachev M. Memoirs. P. 63; Горбачев М. С. Жизнь и реформы. Кн. 1. С. 85. . Реакция Горбачева содержала в себе зародыш радикальной критики сталинизма: он приходил к выводу, что вина лежит на всей советской системе, а не на одном человеке. Отказываясь мириться с привычкой Хрущева – сводить сложные причины к простым объяснениям, – Горбачев явно гордился собственными аналитическими способностями. Но при этом он понимал, что опасно заходить в подобном анализе чересчур далеко. В ту пору, вспоминал он, “в ‘верхах’… сразу поняли, что критика Сталина – это критика самой системы” и, следовательно, “угроза ее существованию, а стало быть, благополучию власть имущих”. Он не был интеллектуально (и уж тем более политически) готов бросать вызов руководству.

Через пять лет, на XXII съезде партии, Хрущев возобновил нападки на сталинизм. В Москве из Мавзолея на Красной площади вынесли останки Сталина и поздней ночью под охраной вооруженной стражи перезахоронили их у Кремлевской стены. Ставропольские власти, не желая отставать от московского начальства, привезли в город тракторы и уже начали сносить местный памятник Сталину, когда вокруг собралась возмущенная толпа горожан. Тем не менее власти выполнили свое решение, памятник демонтировали, а проспект Сталина переименовали в проспект Карла Маркса. Горбачев как комсомольский специалист по пропаганде внес свою лепту в возобновившуюся антисталинскую кампанию, причем прибегал к самым резким выражениям. Он сетовал на “чудовищный вред”, нанесенный Сталиным, и осуждал его пособников, на чьих руках тоже остается “кровь невинных людей” (имея в виду Молотова, Маленкова и Кагановича, которых Хрущев недавно “вычистил” из рядов партии). Следуя партийной линии, он добавлял, что “с последствиями культа личности покончено раз и навсегда” [301] ГАНИСК. Фонд 63. Опись 2. Ед. хран. 1315. Лист 53. . Но сам он прекрасно понимал, что сталинский вопрос еще далеко не решен, и продолжал мучительно раздумывать над ним. Одним из относительно немногочисленных людей в его окружении, осуждавших Сталина, была коллега его жены по институтской кафедре, у которой в 1937 году арестовали мать. По воспоминаниям этой коллеги Раисы, ее и Горбачева сблизил этот опыт, а также – “долгие дискуссии о Сталине, которые вели мы с Михаилом” [302] Ruge G. Gorbachev: A Biography. P. 55, цит. по: Brown A. Gorbachev Factor. P. 41. .