Ричард Хэк - Герцогиня смерти. Биография Агаты Кристи

Да, Нэнси чудо. Но Агата его жена, и, хоть он давно не считал ее своим Ангелом (а ведь когда-то считал!), нельзя нарушать обет. Пора было прекратить флирт – флирт, и только – с этим прелестным созданием. И он все честно ей выложил, пока они шли по краю зеленого поля (так называемой “лужайки”), где располагалась семнадцатая лунка. Со стороны казалось, что игроки дружески болтают, никто бы не заподозрил, что шутливое светское ухаживание уже переросло в нечто большее.

Мисс Нил отреагировала на откровения мистера Кристи со свойственной ей осмотрительностью. Да, она его понимает, прекрасно понимает. Долг, семья – это очень важно. И она, Нэнси, никогда не претендовала на роль пресловутой “другой женщины”.

Агата ни о чем не догадывалась, Арчи же ни словом не обмолвился о той случайной и роковой июньской встрече. Вернувшись тогда домой, он увидел, что жена изучает туристические каталоги. Она собралась в Пиренеи: захотелось вернуться в детство, когда мир был наполнен радостью. Она мечтала показать Арчи те места, где так были счастливы ее родители, рассказать, как замечательно они тогда все вместе путешествовали.

На пиренейских фотографиях Арчи рассеянно смотрит в сторону или прикрывает лицо рукой, как бы стараясь отгородиться от всех и вся. Агата, напротив, сияет улыбкой, не подозревая, что творится в душе ее мужа. А он не замечал ни горных пиков и громад, ни моря, ни пляжа (когда они потом приехали в Сан-Себастьян). Он видел только свое будущее, которое уже не мыслил без Нэнси Нил. И не важно, какие он пытался найти себе оправдания и находил ли. Не важно, хорошо или плохо было то, что случилось. Главное, оно случилось.

Когда возвратились домой, Арчи жил словно бы по расписанию: работа, в свободное время – гольф, никаких внезапных желаний или порывов. Когда жена говорила, что он стал совсем другим, Арчи негодующе возражал и обвинял ее в мнительности.

Переселение в Стайлз он затеял ради престижа: это повышало его авторитет на работе и придавало вес в обществе. По тем же соображениям он купил подержанный “дилейдж”. Хотя и особняк, и еще один автомобиль (имелся ведь еще “моррис каули”) были чересчур обременительны для семейного бюджета. Но Арчи предпочитал об этом не думать, главное – явить всему миру стабильность своего благополучия, в первую очередь работодателям.

А в жизни Агаты в тот момент от стабильности не осталось и следа, после смерти матери (напомним: в апреле 1926 года) она погрузилась в жестокую депрессию, которая сопровождалась бессонными ночами, бесконечными слезами, надуманными обидами, нежеланием общаться с людьми. Не то чтобы ей не хотелось говорить, ей важно было выговориться, безумно хотелось излить душу Арчи, а ему откровения жены были в тягость. Видимо, в эти моменты еще сильнее мучила совесть, но он в подобные мелочи не вникал и даже не пытался себя преодолеть, больше не пытался. Это нетерпение равнодушия только усиливало душевную боль Агаты.

В августе он признался, что любит Нэнси, и в том, как он это сделал, был весь Арчи: жестко, стремительно, без капли сострадания к чувствам и гордости жены. Зато так расписал собственные страдания, что Агате нечего было на это возразить.

К тому моменту ее писательский дар успели оценить во всем мире, считали незаурядным. А она, узнав про Нэнси, обнаружила, что больше не может писать. Агата как раз работала над книгой “Тайна “Голубого экспресса”, однако кошмар нависшего вдруг одиночества парализовал ее фантазию.

И все-таки она надеялась, страстно надеялась, что муж опомнится, поймет, что совершает ошибку, и счастье еще вернется. Она готова была все простить и ждала покаяния, но напрасно. Тогда, в декабре 1926 года, он пришел просить не прощения, а развода. Он потребовал развода, он был хладнокровен и решителен, как хирург, отсекающий опухоль от больного органа.

Да, Арчи даже и не пытался смягчить удар. Ему было важно, чтобы она уяснила себе: к былому возврата нет, и не надеялась на то, что он передумает. Ушел без оглядки, ни на секунду не замедлив шаг. Действительно, сколько можно. Какая жалость, какая любовь?

Она взъерошила волосы, убирая их со лба, привычный жест в моменты сильного волнения, потом накрутила на палец локон и уставилась в пространство, будто это могло помочь ей определиться с дальнейшим. Следующие двенадцать часов она пребывала в каком-то странном, почти сомнамбулическом состоянии: вроде бы жива, но не совсем. Сердце билось, легкие дышали нормально, а вот мозги… их как-то заедало.