Дэвид Брукс - Бобо в раю. Откуда берется новая элита

В то же время в другом конце страны жил писатель Джон Мьюр, отрицавший капиталистическое «рвачество». Или мебельщик Густав Стикли [23], который мечтал сделать жизнь удобной и красивой, отрицая при этом пошлый материализм господствовавшего вкуса. Сильное влияние на Стикли оказало британское движение «Искусства и ремесла», пропагандировавшее, под руководством Джона Рескина и Уильяма Морриса, простые добродетели, воплощением которых служили доиндустриальные ремесленные гильдии.

Стикли организовал журнал «Ремесленник», ставший главным рупором его идей. «Нам необходимо выровнять стандарты, привести их в порядок и избавиться от кучи мусора, который скопился вместе с ростом благосостояния и коммерческих приоритетов. Дело не в том, что мы слишком энергичны, но в том, что мы часто неправильно используем свою энергию, как мы неправильно использовали или потратили впустую наши замечательные природные ресурсы», – писал Стикли. Поэтому мебель и интерьеры, которые проектировал Стикли, были непохожи на мини-дворцы, которые так нравились буржуа. Напротив, они побуждали к простому и естественному образу жизни, предлагая «уход» от «машины коммерческой тирании» к более сбалансированной духовной жизни. Стикли хотел, чтобы развиваемые им направления дизайна «Искусство и ремесло» и «Миссия» стали здоровой альтернативой напыщенному стилю торговой аристократии. Однако буржуазия со свойственной ей прытью проглотила новую наживку. Рокфеллеры и Асторы заказывали у Стикли интерьеры своих загородных усадеб. Генри Форд обставил свою квартиру на Манхэттене мебелью «Миссия».

В 1920-х противостояние богемы и буржуазии приняло новые формы. С одной стороны, страной руководили классические буржуазные президенты Гардинг, Кулидж, Гувер. Продолжалось масштабное строительство привилегированных пригородов, на филадельфийской Главной ветке и в нью-йоркском Вестчестере особняки росли как грибы. Ширился и класс мелкой буржуазии, представители которой выгораживали салоны в своих домиках возле Чикаго, Лос-Анджелеса, по всей стране. Эти новобранцы среднего класса редко их использовали, да и дома их не были рассчитаны на такие излишества. Салоны тем не менее выгораживались, будучи символом недавно заработанного статуса, пусть и немного устаревшим. Миллионы стремящихся примкнуть к буржуазии покупали такие книги, как «Человек, которого никто не знает» Брюса Бартона. Бартон утверждал, что Иисуса на самом деле лучше понимать, как великого руководителя и организатор успешной сети. «Ханжа?! Да он был в Иерусалиме нарасхват – каждый хотел пригласить его на ужин!» – восклицал Бартон. «Неудачник?! Из низших деловых кругов он набрал 12 человек и создал организацию, которая завоевала весь мир!» В 1926 году «Человек, которого никто не знает» стала самой продаваемой публицистической книгой.

С другой – буржуазные ценности подвергались литературным нападкам, а в Гринвич-Виллидж и других местах расцвела пышным цветом богема. Писатели Синклер Льюис, Торстейн Веблен, Джон О’Хара, Джон Дос Пассос, Эрнест Хемингуэй и Гер труда Стайн, отрицая буржуазные ценности, отправлялись в Париж или Москву, участвовали в радикальных политических движениях и всячески выражали протест против подъема провинциального мещанства. Малькольм Коули, сам обитатель Гринвич-Виллидж, а также писатель и журналист, сформулировал основные ориентиры богемы начала ХХ века в своей книге «Возвращение изгнанника». Богема, писал он, выдвигала следующие концепции: «спасение детей» – каждый из нас рождается с индивидуальными спо собностями, которые общество постепенно подавляет; «приоритет самовыражения» – цель жизни в том и состоит, чтобы полностью выразить свою внутреннюю индивидуальность; «переосмысление язычества» – тело есть храм, поэтому ни в наготе, ни в сексе нет ничего нечистого; «необходимость жить сегодняшним днем»; «неограниченная свобода» – законы и устои необходимо расшатывать; «равноправие женщин»; «психологическая адаптация» – люди несчастны, потому что их подавляют и не дают приспособиться; «концепция перемены мест» – правду можно отыскать в дороге или по переезде в новое оживленное место.

Потом настали 1950-е, казалось бы – эра наивысшего расцвета буржуазии, но в то же время начало ее конца. То была эпоха президента Эйзенхауэра, книги «Человек организации», клубов «Джуниор Лиг» и первого популярного ситкома «Предоставьте это Бобру». С другой стороны, ватаги мятежной богемы шатались по стране и курили траву. Как и их богемные предшественники, битники любили спонтанность и сильные ощущения. Им нравилось эпатировать буржуа. Они отказывались от денег и комфорта ради свободы и самовыражения. Кроме того, они презирали то, что Аллен Гинзберг назвал «Молох, чей разум – чистая машинерия».