Джек Майер - Храброе сердце Ирены Сендлер

Большая квартира Эльжбеты была полна людей.

– Добро пожаловать в Польшу, – сказала она через переводчика. – Зовите меня Бетой. Все друзья зовут меня так.

С одной из книжных полок на присутствующих взирало чучело сокола. Стены были украшены гобеленами, среди которых висело заключенное в рамку письмо от Марка Шагала, с которым дружил муж Беты Ежи Фицовский, известный поэт. Ежи показал им три гравюры погибшего во время войны еврейского писателя и иллюстратора Бруно Шульца.

Главный раввин Польши Михаэль Шудрих временно покинул раскопки в Едвабне, месте массового убийства евреев в июле 1941 года, чтобы присутствовать на этой встрече.

Дебра Стюарт возле Беты. Когда прозвучал первый тост, Бета повернулась к ней:

– Я так понимаю, вас тоже можно назвать победившей смерть.

– Да, – покраснев, ответила Дебра Стюарт, – наверно.

– Тогда вы понимаете, какой особый груз мы с вами несем по жизни. Ведь мы с вами знаем о ней нечто, что может быть известно только нам.

Лиз спросила Бету, почему так долго нужно ждать встречи с Иреной.

– Не знаю, – сказала Бета. – Она очень скромный человек и, наверно, считает себя наименее важным пунктом программы вашего визита. Ирена всегда говорит мне, что настоящими героями были наши родители и родные.

Очень многие из спасенных Иреной не знают, что обязаны своей жизнью именно ей. Многие даже не знают о своем еврейском происхождении.

Во время войны об этом не говорили… это могло стоить жизни всей семье спасителей. А при коммунистах никто не хотел признаваться в том, что помогал евреям. Я сама узнала о том, что меня вывезли из гетто только лет в 17, когда одноклассники начали дразнить меня еврейкой. Я ничего не понимала и спросила свою приемную мать, Станиславу Буссольдову, акушерку, благодаря которой я, кстати, появилась на свет. После войны, когда мне было три с половиной года, она забрала меня у няни Ольги, которая заботилась обо мне во время войны и удочерила. Мама позвонила Ирене, та сразу же пришла к нам и рассказала историю моей жизни. Сегодня я рассказываю вам свою историю без стыда и страха. Но так было не всегда. Слишком многие в Польше предпочли об этом не вспоминать. Но теперь в стране появляются ростки нового отношения к истории, и отчасти этим пробуждением мы обязаны тому, что делаете вы втроем. В один прекрасный день все поляки поймут, в каком долгу они перед Иреной и другими такими же людьми. Моя дочь знает эту историю, потому что Ирена для нее как родная бабушка. Два моих внука тоже знают Ирену. Когда-нибудь и они тоже поймут, чем мы все обязаны ей.

Она замолчала, чтобы перевести дух и утереть с глаз слезы…

После десерта все собрались в большой комнате.

– В моем доме много прекрасных и дорогих моему сердцу произведений искусства и книг, – обратилась она к Лиз, Меган и Сабрине. – Но вот мое самое главное сокровище…

Она протянула руку – на ее ладони лежала маленькая деревянная коробочка темно-синего цвета.

– Это все, что осталось у меня от родителей. У меня нет даже их фотографий.

Бета открыла коробочку – там на лиловой бархатной подушечке лежала серебряная ложка с гравировкой:

Эльжбета

Она протянула ложку Сабрине, которая, перевернув ее дрожащими от волнения руками, увидела с другой стороны: 5 января 1942 – дату рождения Беты.

Лиз рассматривала реликвию и размышляла о том, из какого множества больших и маленьких, зримых и незримых фрагментов состоит человеческая память. Одни думают о них постоянно, другие стараются забыть. Но ей-то было прекрасно известно, что забыть ужасное, как ни старайся, не получается…

Теперь в соответствии с составленной Иреной программой они отправились в Аушвиц. Они доехали от Варшавы до Кракова на скоростном поезде, там пересели на автобус и наконец, взявшись за руки, вошли в ворота под печально известной надписью «Arbeit Macht Frei» («Труд освобождает» – нем. ). Лиз будто выпала из реальности: не было ни весеннего солнца, ни теплого ветерка, ни птиц – был только Аушвиц и зловещий хруст гравия под ногами. Они миновали некогда электрифицированную двойную изгородь из колючей проволоки.

– Всего год назад, – прошептала Меган, – в музее Холокоста… мы видели фотографии этих ворот, а теперь проходим через них сами…

В первом строении – невзрачного вида офисного корпуса – входы в газовые камеры, на стенах – карты, фотографии эсэсовских охранников, сортирующих прибывших евреев: эти – работать, те – умирать… Под каждым экспонатом таблички с пояснениями на польском, английском и иврите.