Джек Майер - Храброе сердце Ирены Сендлер

– В ваших интересах сидеть спокойно. Я пришел не за вами.

В соседней комнате один из солдат взял Ирену и Янину на мушку, а остальные возобновили обыск. С пола маленькими смерчами поднимались потревоженные ногами солдат перья, эсэсовцы вскрыли паркет, вытряхнули ящики бюро, выбросили вещи из шкафов, распотрошили матрасы, проверили каркасы кроватей, сломав ножки у кровати Ирены. Они пока не нашли ни деньги, ни документы, но Ирена не сомневалась, что это всего лишь вопрос времени. И это будет верная смерть. Как ни удивительно, она не столько боялась за себя, сколько переживала за маму. Что для матери может быть страшнее гибели своего ребенка, особенно когда его казнят за доброту и порядочность, превратившиеся в преступление!

– Одевайтесь! – приказал гестаповец.

Когда у кровати Ирены сломались ножки, солдаты не стали ее переворачивать, и поэтому не нашли денег и поддельных Kennkarte ! Она вспомнила совет, который сотни раз слышала в детстве от дедушки Ксаверия: не показывай своего страха!

– Куда вы меня повезете? – спросила она.

– На Шуха, 25.

Ноющая боль в груди сменилась резкими уколами, словно в сердце втыкали острые булавки. Шуха, 25, – страшное место, где гестаповцы допрашивали, пытали и расстреливали. Оттуда редко кому удавалось вернуться.

Помня о спрятанных Яниной списках и накрытых сломанной кроватью безоговорочных доказательствах ее вины, Ирена не стала тянуть время – набросила на плечи пальто и позволила вывести себя из дома. Уже шагая к тюремному фургону, она услышала за спиной крики Янины:

– Ирена! Ирена! Возьми ботинки.

Агент гестапо разрешил Ирене переобуться. Надевая ботинки, Ирена смотрела на мать, которая стояла в своей белой ночной рубашке в дверях подъезда, держась рукой за дверной косяк, и чувствовала, как страх и ярость в ее душе уступают место неизбывной тоске.

Солдат грубо поднял Ирену на ноги и втолкнул в полицейский фургон. Ирена приникла к маленькому окошку, затянутому проволочной решеткой, и думала, что, может быть, видит их в последний раз в жизни. Теперь ее беспокоил единственный вопрос: сколько она продержится под пытками, пока не придет спасительная смерть?

Ирена сунула замерзшие руки в карманы пальто и сделала повергшее ее в ужас открытие… один из списков каким-то образом отделился от остальных и остался в кармане!..

Один из охранников, мальчишка лет восемнадцати, задремал, второй смотрел на улицу в окошко и не обращал на Ирену внимания. Ирена повернулась к ним спиной и притворно расплакалась, прижавшись лбом к металлической рамке своего окошка. Папиросная бумага была такой тонкой, что Ирена с легкостью порвала ее в кармане на мельчайшие кусочки, а потом схватилась за решетку и позволила ветру унести их из ее руки. Когда улетел последний обрывок, она в изнеможении откинулась на спинку и почувствовала, как у нее раскалывается голова. На этот раз она плакала уже по-настоящему.

В штабе гестапо на Шуха, 25, ее отправили в трамвай , камеру предварительного заключения, в которой, кроме нее, в ожидании вызова на допрос уже находились несколько женщин и мужчин. Воняло рвотой и мочой. Разговоры между арестованными были строго запрещены. На стенах – нацарапанные надписи:

Я ничего им не сказал!

Мама, я люблю тебя. Зофья В.

Выкрикнули ее имя. На пороге камеры ее схватили за руки и втолкнули в мрачную комнату без окон, где стоял только темный деревянный стол со стулом и скамейка. Через мгновение в нее вошел высокий, подтянутый офицер средних лет в отутюженной эсэсовской форме. Он сел за стол, открыл папку с делом и начал читать, вроде бы не обращая внимания на стоящую перед ним Ирену.

– Пожалуйста, садитесь, – наконец сказал он на вполне приличном польском, в котором, однако, слышался немецкий акцент. – Ни вам, ни мне находиться здесь совсем не хочется, но в этом есть необходимость.

Он отлистал документы в папке к началу.

– Рано или поздно мы все равно все узнаем, – почти добрым голосом проговорил он, – так что просто расскажите мне все, что знаете о Жеготе, и вы свободны. Поверьте, так будет лучше… и для вас, и для вашей больной мамы.

Ирена начала рассказывать заранее подготовленную историю:

– Я простой социальный работник. Может, я и допускала какие-нибудь нарушения от излишнего желания помочь своим подопечным, но ни в какой вредительской деятельности я не участвовала. Я никогда в жизни…

– Пани Сендлер, прекратим этот маскарад, ладно? Жегота. Имена и адреса. Больше нам от вас ничего не нужно.