Адам Бревер - Неприкаянная. Жизнь Мэрилин Монро

В этом нет ничего сложного. По сути, все очень просто.

Когда она маленькой девочкой бывала в церкви, то подсовывала под себя руки, чтобы не снять ненароком одежду. С этим желанием она боролась всю сознательную жизнь. Оно преследовало ее даже во сне. Как искупление? Месть? Уязвимость? Или, быть может, потребность показать себя такой, какова она на самом деле?

В одном из отчетов ФБР о Мэрилин Монро, датированном 6 марта 1962 года, говорится, что объект «ощущает себя отвергнутым секс-символом».

Тебе следовало бы повесить его прямо над кроватью – лучше места не сыскать, но стены там голые, на них нет ни единой отметины, даже крошечного отверстия, а просить кого-то об одолжении тебе не хочется, потому что это твой первый день здесь, и все такое, и вообще – ты чувствуешь, что вряд ли когда-либо о чем-то попросишь, сколько бы дней здесь ни провела. Поэтому ты берешь тот номер журнала «Time» с Кларком Гейблом на обложке и прячешь под подкладку в своем чемодане – пусть будет там, и ты всегда, при желании, сможешь на него посмотреть. Этот журнал у тебя уже почти год, переезжает вместе с тобой из одного дома в другой. Журнал, вместе со многим другим, подарили соседи Годдардов, сказав, что уже прочитали его, но ты и сейчас не можешь представить, как у кого-то могло возникнуть желание расстаться с чем-то столь особенным. При мысли о том, что он всегда с тобой, что смотрит прямо на тебя, вскинув голову, с несколько озабоченной улыбкой, ты чувствуешь себя спокойнее.

С самого своего рождения ты моталась между двумя домами – матери и приемной семьи Болендеров; потом были Годдарды в Ван-Найсе, сиротский приют в Лос-Анджелесе, снова Годдарды – и вот ты здесь. А тебе ведь всего лишь одиннадцать! Но, возможно, оно и к лучшему. То, что ты в Комптоне. Неподалеку от Хоторна, где прожила дольше всего. Но чуть подальше от Норуолка и больницы твоей матери, в чем, быть может, есть свои плюсы – так она, по крайней мере, не нагрянет внезапно и не сделает ничего такого, чтобы тебя унизить. К тому же ты живешь в семье – с миссис Мартин, ее дочерью Олив и детьми последней. Когда тебе впервые сказали, что ты переезжаешь к миссис Мартин и ее семье, все называли твою двоюродную бабку не иначе как тетушка Ида. Но когда ты вошла в бунгало и увидела ее, стоящую решительно под свисающим со стены распятием, готовым, казалось, сорваться и повиснуть в воздухе над твоей головой, ты поняла, что никогда не сможешь обратиться к ней «тетушка Ида», только «миссис Мартин». И хотя она будет настаивать на том, чтобы ты называла ее именно так – тетушка Ида, – ты не сможешь пересилить себя и будешь обращаться к ней только как к «миссис Мартин».

В сиротском приюте ты жила по установленным там правилам. Здесь ты чувствуешь себя так, словно есть лишь одно-единственное правило – Библия. Как и во всех прочих домах, у тебя есть небольшая спаленка, обставленная самым необходимым, единственное место, где ты можешь побыть наедине с собственными мыслями. Но стоит переступить порог этого дома, и ты становишься легкомысленной и забывчивой, а кому-то даже кажешься слабоумной. Цель у тебя всегда одна: покончив с рутинными домашними обязанностями, убежать в свою комнату, где можно вытащить ту обложку журнала «Time» и долго-долго смотреть на нее, веря, что это – дверь к чему-то лучшему.

Ты сидишь на краешке его кровати. Кузен Бадди, словно оказывая честь, пригласил тебя в свою комнату. Ты стараешься избегать его с того самого дня, как поселилась в этом доме. Быть может, он выглядит слишком радушным, а единственное, чему ты научилась за годы скитаний, это не доверять тем, кто чересчур радушен. Особенно мальчикам. Но его приглашение подано как нечто особенное: теперь, по его словам, он относится к тебе, как к члену своей семьи. Говорит умные слова, всего парой предложений дает понять, что ты заслужила его внимание, и внезапно ты ощущаешь прилив гордости. Всего на миг ты забываешь, что никогда не стремилась к его обществу. Хотя он уже подросток, Бадди носит то, что требует бабушка, – брюки-хаки и строгую белую рубашку. И то, и другое всегда выглажено. На тебе – платье, длинное, опускающееся ниже лодыжек. Миссис Мартин говорит, что носить что-то другое – значит искушать дьявола. Ты не уверена насчет дьявола, но Бадди в твою комнату никогда не войдет. Она слишком детская. Слишком скромная и непритязательная. Вот у него – комната молодого человека. И все равно в ней стоит какой-то мальчишеский, спертый, солоноватый запах, настолько тяжелый, что не помогает даже открытое окно. Вообще-то его комната выглядит чистой и опрятной – другого миссис Мартин и не потерпела бы. Несколько раз в день она проходит мимо, заглядывая в приоткрытую дверь, ворчливо напоминая, что чистота – залог благочестия. Но с кровати, на которой ты сидишь, нетрудно заметить признаки беспорядка. Кучка грязных носков. Комочки пыли. Скомканные бумажки. Все это – в углах, там, куда никто не заглядывает.