Малала Юсуфзай - Я – Малала

Прежде чем закрыть за собой школьную дверь, я оглянулась, словно прощаясь со школой навсегда. Мне и моим одноклассницам не хотелось, чтобы последний школьный день закончился, поэтому мы не спешили расходиться. Вместо того чтобы идти домой, мы отправились во двор начальной школы, где было больше места для игр и беготни, и принялись играть в манго-манго. Участники этой игры встают в круг и поют, а когда пение смолкает, все должны замереть. Тот, кто пошевелится или засмеется, выбывает.

Обычно мы уходили из школы около часу дня, но в тот день задержались до трех. Прежде чем уйти, мы с Монибой поспорили из-за какой-то ерунды. Сейчас я даже не могу вспомнить, из-за чего именно. Все остальные девочки смотрели на нас с удивлением:

– Охота вам ссориться в такой день!

Они были правы. Ссориться напоследок было ужасно глупо.

– Никто не сможет запретить мне учиться, – сказала я журналистам, вернувшись домой. – Даже если мою школу закроют, я все равно получу образование. Но мы надеемся, что люди во всем мире помогут нам спасти наши школы, спасти долину Сват, спасти Пакистан.

После этого я пошла в свою комнату и залилась слезами. Мысль о том, что я больше никогда не пойду в школу, была для меня невыносима. Мне было всего одиннадцать лет, но мне казалось, что я потеряла все. Прежде я надеялась, что талибы не выполнят своих угроз, и убеждала в этом своих одноклассниц.

– Они такие же, как наши политики, – редко переходят от слов к делу, – говорила я.

Теперь, когда наша школа была закрыта, я не представляла, что делать дальше. Оставалось только плакать. Мама не могла меня утешить и плакала вместе со мной, а отец повторял:

– Ты обязательно будешь ходить в школу.

Для отца закрытие школы означало потерю не только дела, которому он отдал всю жизнь, но и источника дохода. Конечно, школа для мальчиков должна была открыться после зимних каникул. Но отец понимал, что теперь, когда он лишился школы для девочек, ему будет трудно свести концы с концами. Количество учеников сократилось вдвое, и отец не представлял, как найти деньги на зарплату учителям, оплату аренды и счетов.

Той ночью я часто просыпалась от грохота артиллерии. Проснувшись утром, я сразу же вспомнила, что сегодня мне некуда идти. Но настроение мое уже не было таким унылым. Из самой безнадежной ситуации всегда найдется выход, решила я. Может, я уеду в Пешавар или за границу. Может, учителя будут приходить к нам домой и тайно заниматься со мной и с моими подругами – я знала, что в Афганистане при режиме Талибана существовало множество подпольных школ. В первые дни после закрытия школы я выступила на многих телевизионных каналах и радиостанциях.

– Они могут запретить девочкам ходить в школу, но не могут запретить получать знания, – заявляла я.

В словах моих звучала надежда, но в сердце жила тревога. Мы с отцом поехали в Пешавар, чтобы рассказать людям о нашей беде. Талибы – странные люди, говорила я. Они утверждают, что для женщин необходимы учителя и врачи женского пола, и закрывают школы, тем самым закрывая девочкам путь к этим профессиям.

Как-то раз Муслим Хан, спикер Талибана, сказал, что пакистанские девочки не должны ходить в школу и усваивать западный образ жизни. Странно было слышать подобное заявление из уст человека, который много лет прожил в Америке. Он заявлял, что создаст собственную систему образования.

– Интересно, что Муслим Хан будет использовать вместо стетоскопа и термометра? – иронизировал мой отец. – Может, он придумает для лечения мусульман особые восточные инструменты?

Талибы выступали против образования, потому что были убеждены – если человек говорит по-английски, изучает естественные науки или просто умеет читать, он обязательно проникнется западной отравой.

– Образование – это всего лишь образование, – возражала на это я. – Оно не может быть восточным или западным. Стать образованным человеком вовсе не означает отказаться от ислама.

Мама советовала мне закрывать лицо, разговаривая с журналистами. Я была уже подростком, следовательно, не должна была появляться на людях. Мама очень за меня беспокоилась, но ничего мне не запрещала. То было время тревог и страхов. Все наши друзья считали, что талибы могут убить моего отца, но на меня не поднимут руку.

– Малала еще совсем ребенок, – говорили они. – Даже талибы еще не дошли до того, чтобы воевать с детьми.

Правда, моя бабушка не разделяла этой уверенности. Всякий раз, когда она видела меня по телевизору, она молилась: