Грэм Робб - Жизнь Бальзака

Бальзак и его молодая жена вернулись в Париж поздно ночью 20 (или уже 21) мая 1850 г. То был его пятьдесят первый день рождения. Путешествие чуть не убило его. Проведя два дня без еды и сна, он не мог ходить; у него потемнело в глазах. Он несколько раз терял сознание. Прежде чем он ввел молодую жену в «рай», их ждала еще одна катастрофа.

О достоверности происшествия свидетельствуют счета от слесаря и из психиатрической клиники 1203. Карета остановилась перед домом. Во всех окнах горел свет, но дверь никто не открыл. Послали за слесарем, взломали замок… Войдя, хозяева увидели, что слуга-эльзасец, как ему велели, защищает дом от незваных гостей. Он совершенно обезумел. Видимо, его сломила необходимость соответствовать ожиданиям Бальзака. Ему говорили, что хозяин объявится в любую минуту. Эльзасца отправили в психиатрическую лечебницу, а Бальзака, который надеялся произвести на свою принцессу совершенно иное впечатление, уложили в постель. На следующий день к жившему в соседнем доме художнику Гудену зашел Альфред де Виньи. Гуден подвел его к окну сбоку дома и показал «в соседнем дворе дорожную карету, покрытую пылью; он сообщил, что приехал Бальзак со своей московиткой… Я всегда считал, что его русская – выдумка, и изумился, узнав, что она настоящая» 1204.

Сначала всем казалось, что здоровье Бальзака поправляется; он даже выходил в город по разным делам, в основном связанным с таможней: на улицу Фортюне продолжали прибывать сокровища. Но с начала июня он оказался прикован к своей комнате рядом с часовней Святого Николая. Все письма ему приходилось диктовать Эвелине. Последнее предложение, написанное его рукой, – постскриптум к письму Готье, который уезжал в Италию: «Я не могу ни читать, ни писать». Приписку он сделал 20 июня.

К середине июля он так ослаб, что у него не осталось сил даже диктовать.

Накар пригласил на консилиум нескольких врачей. Его тревожили отеки пациента. Бальзаку сделали кровопускание, очистили кишечник. Ему прописали мочегонные и успокаивающие средства, пищу велели принимать только холодную и небольшими порциями. Он должен был носить очки и не должен разговаривать. Сестра Лора по опыту знала, что «скука принесет ему больше вреда, чем несколько слов» 1205. В начале июля у него диагностировали перитонит и поставили на живот сотню пиявок. У него развивалась альбуминурия – симптом болезни почек, – появились пролежни и язвочки во рту. Все это время Бальзак оставался бодрым и мужественным, каламбурил, шутил о смерти и больше беспокоился о больном зяте, чем о себе. Он даже рассказывал о сюжетах, которые зрели у него в голове: в «Человеческой комедии» еще оставались большие пробелы, а время было на исходе.

По крайней мере, некоторые его страхи оказались необоснованными. Насколько он мог судить, Эвелина и его сестра понравились друг другу; племянницы называли Эвелину «Обожаемая», а матушка оказала всем любезность, переселившись к подруге и «избавив вас всех от бедной старой калеки». ЛоранЖан постоянно смешил всех и раздражал Эвелину.

Тем временем внешний мир прослышал о состоянии Бальзака. 3 июля президент послал за новостями, и на следующий день в газетах сообщили, что Бальзак на грани выздоровления 1206. Виктор Гюго дважды заходил навестить своего собрата – литературного гиганта. История сошлась на улице Фортюне: Бальзак умирал, а Гюго вскоре предстояло отправиться в ссылку. Гюго приехал в мрачный дом на заброшенной улице: последние ворота справа, если идти со стороны Елисейских Полей. За решеткой показалось лицо слуги, затем исчезло; ворота открыли, и он очутился в узком садике. Забетонированные дорожки мимо клумб вели ко входной двери. Когда гость вошел, ему бросился в глаза колоссальный мраморный бюст Бальзака работы Давида д’Анжера 1207. «Ты поразишься, – писал Бальзак в то время Эвелине, – когда увидишь голову олимпийца, которую Давиду удалось извлечь из моей толстой бульдожьей морды» 1208. Сам натурщик находился неподалеку; нужно было подняться по лестнице, застеленной красным ковром, уставленной вазами, статуями, картинами и сундуками, затем пройти еще по одному коридору. Дверь спальни была открыта; Бальзак сидел в постели, опираясь на груду подушек и парчовых валиков; целая система ремней и подъемных блоков помогала ему менять положение в постели.

Он был уже гораздо больше и жизни, и искусства. Огромные волдыри все время нарывали, и их приходилось прокалывать. Ковер накрыли резиновым ковриком. Из Бальзака вытекало много жидкости. Чувство юмора всегда помогало Бальзаку противостоять боли, и теперь, когда из него вытекали жизненные флюиды, он шутил с Гюго о своем внезапном распаде и огромном размере. Состояние, на которое стоило посмотреть. Он еще радовался тому, что женился на аристократке, и изумлялся, что Гюго так невозмутимо расстался со своим пэрством. Бальзак укорял Гюго за его, как он говорил, «демагогию»; затем похвастал отдельным входом в часовню; рассказал, что проделал символический путь от трона в Верховне до алтаря на улице Фортюне. Наконец, он проводил гостя до лестничной площадки и позвал Эвелину: «Пожалуйста, покажи Гюго все мои картины!» При свечах Гюго увидел поразительное собрание старых мастеров, в том числе картины Гольбейна и одну картину Порбуса, художника, которого Бальзак возродил в «Неведомом шедевре» 1209. Бальзак по-прежнему пребывал в хорошем настроении и ожидал, что поправится. По мнению врачей, жить ему оставалось шесть недель.