Грэм Робб - Жизнь Бальзака

Широта взглядов делала Бальзака превосходным спутником. Он без конца жаловался на еду в придорожных трактирах – черствый хлеб, соленое масло, тухлое мясо, отсутствие молока – и с нетерпением ждал остановки в латвийской Валке, мечтая полакомиться чем-нибудь сладким. Его мечте не суждено было сбыться. «Забавно было видеть Бальзака, – написал скульптор, – завернутого в ротонду, в огромных сапогах на меху и меховой шапке. Руки он прятал в женскую муфту, тяжело ступал по грязи и ворчал: “Ну и город!”» В Гулбене они нашли трактир, где их обслуживала «невероятно уродливая, горбатая старуха». «Бальзак спросил, почему я не нарисовал ее; но в чем радость испещрять блокнот эскизами уродливых лиц, когда кругом столько красавиц?» В дневнике сталкиваются не просто две эпохи, но две эстетики. Бальзак попрежнему во многом опережал свое время.

После Риги они пересекли границу, которую как будто не охранял никто, кроме двух кур (к огромной радости Бальзака). Затем всю дорогу, пока они ехали по Пруссии, лил дождь. Бальзак сравнивал его с водянистой кашей, которую они вынуждены были есть. В Тильзите (ныне Советск) они переоделись; у Бальзака появилась возможность показать свой торс, который, как признал скульптор, послужил бы отличной моделью для Вакха. Затем он убедил почтмейстера дать им лошадей, чтобы они могли отправиться в путь уже на рассвете. Для этого пришлось встретиться с дочерьми почтмейстера, большими поклонницами писателя; они уверяли, что умрут, если не познакомятся с Бальзаком. 14 октября они приехали в Берлин. Бальзак осмотрел город вместе со скульптором, обвиняя того в том, что он слишком быстро ходит. Все, что он видел, он сравнивал с Францией (не в пользу Берлина) и с Санкт-Петербургом (не в пользу СанктПетербурга). Прохожие останавливались и глазели на него либо потому, что узнавали его, либо из-за его «необычайно пышной ротонды, большого живота, шейного платка клубничного цвета и странной походки – вперевалку, как у гуся». На прощание Бальзак угостил своих спутников роскошным ужином. Им подавали суп, оленину, макароны, запеченные под сырной корочкой (macaroni au gratin), майонез из камбалы (mayonnaise de poisson), полбутылки мадеры, бутылка шато-марго и небольшой десерт. Бальзак задержался в Берлине, так как хотел посетить Лейпциг и Дрезден. Он ужинал во французском посольстве с герцогиней де Дино, которая нашла его «нескладным и вульгарным» 1031, вновь встретился с Гумбольдтом и нанес визит Вильгельму Тику. В доме последнего он познакомился с одной старой графиней, «мумией с зелеными тенями, которую я принял за божество домашнего очага» 1032.

В целом путешествие нельзя было назвать удачным; оно словно стало предтечей будущего: силы на исходе, переменчивое настроение, постоянное недомогание и чувство, что простое существование больше не дается без труда – «une difficulté d’être» 1033. Впервые Бальзак ощутил на себе влияние мелких жизненных неудобств. Он скучал, тосковал по родине, испытывал приступы ксенофобии. Особое раздражение вызывало у него плохое состояние современного ему транспорта: «Немецкие железные дороги – просто предлог для еды и питья. Поезда то и дело останавливаются, пассажиры выходят, пьют, едят и возвращаются в вагоны, так что французский дилижанс движется так же быстро, как их железная дорога» 1034.

До сих пор за путешествием Бальзака на родину легко проследить; но вдруг его следы на карте Европы теряются. 21 октября он был в Дрездене; 3 ноября вернулся в Париж. По официальной версии, он поплыл вверх по Рейну от Майнца до Кельна, ужасно страдая от головных болей, а затем вернулся во Францию через Бельгию 1035. Но возможно, что именно в тот отрезок времени они с Луизой Бреньо могли осматривать дом в Баден-Бадене, о котором она вспоминала позже. Должно быть, Луиза проехала через всю Францию ему навстречу, и они поплыли, но не на север, а на юг, провели вместе неделю и вернулись во Францию. Из дома Бальзак сообщил Эвелине, что несколько месяцев, проведенных вдали от письменного стола, «омолодили» его мозг 1036. Возможно, за это ему, хотя бы отчасти, следовало поблагодарить свою разностороннюю экономку.

Жизнь Бальзака после его возвращения в Париж описана подробнее. То был год, «лишенный счастья и полный работы» 1037. Если с ним и происходили перемены, то только к худшему. Доктор Накар прописал ему пиявки для лечения арахноидита, опиум (для наружного применения) от невралгии и – невероятно – отдых в постели как лекарство от бронхита: «Один, с головой набитой задачами, о которых я не должен думать! <���…> Под конец я пожирал по двенадцать книг в день!» 1038В число других недомоганий входили частые простуды и зубная боль, ужасный приступ разлития желчи. После того как он в феврале 1844 г. двенадцать часов правил корректуру, с ним, по неподтвержденным данным, случился еще один апоплексический удар. Потом у него открылось кровохарканье. «Может быть, все к лучшему», – решил он и повез корректуру в типографию, посетил Сен-Жермен-де-Пре, где, что для него необычно, помолился за Эвелину, пешком дошел до реки, купил мемуары герцога де Лозана на набережной и прочел их в омнибусе по пути домой, в Пасси. Эвелине он сообщил, что сделал из откровений великого любовника единственный вывод: «можно быть счастливым, любя одну женщину» 1039.