Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова

Проку от Евгении Яковлевны не было никакого – она сама нуждалась в поддержке и защите. Через две недели мать семейства вернулась в Москву, выпросив у сыновей денег на билет.

Антон перебрался из Воскресенска в Москву, откуда было легче бесперебойно слать Лейкину многочисленные рассказы. Между тем из Таганрога вслед за Евгенией Яковлевной приехали Анна, Александр и маленькая Мося, так что Антон, нуждавшийся в тишине и покое, искал его у Наташеву или у Пальмина в московском пригороде Богородское. Там он и писал. Лейкин не позволял Антону экспериментировать с новыми формами и бывал недоволен, когда что-либо из его новинок попадало в московские еженедельники, – он смирился лишь со «Зрителем», поскольку там сошлись интересы всех братьев Чеховых. За весь год Лейкин отверг лишь один из написанных Антоном рассказов – «Он понял», очаровательную вещицу, действие которой происходит в Воскресенске. Крестьянина, подстрелившего скворца, задерживают как браконьера, однако ему удается доказать, что охота на птиц для него столь же неискоренимое пристрастие, как и алкоголь для обвиняющего его помещика. В конце 1883 года Чехову удалось опубликовать рассказ в журнале «Природа и охота», причем впервые он сделал это под своим настоящим именем [74].

Из всего, что было написано в том году, особенно выделяются два рассказа. Один из них, предназначенный для «Будильника», – «Приданое». Его героиня лишается приданого из-за пьяницы дяди, и рассказчик способен лишь пассивно посочувствовать ей. Концовка – «Где же Манечка?» – свидетельствует о зарождении типичного чеховского слабовольного героя. Рассказом «Дочь Альбиона» Чехов наконец завоевал признание читателей «Осколков». Русские и до этого рассказа посмеивались над чопорностью англичанок – Чехов сам когда-то писал, что англичанин произошел от замороженной рыбы, но «Дочь Альбиона» привлекала еще и поэзией «рыбацкого» рассказа, основанного на впечатлениях Антона, проведшего лето в Бабкине. В этом рассказе не в первый и не в последний раз ироничное отношение Чехова к герою или героине уравновешивается лирическим описанием природы.

Лейкин старался выкачать как можно больше из своего самого популярного автора. «Осколки московской жизни» теперь печатались каждую неделю и под двумя псевдонимами. Антон порой давал материал для половины выпуска. Коля, хотя и не такой надежный, по-прежнему оставался лучшим иллюстратором; Лейкин посылал ему из Петербурга высококачественную бумагу сорта «торшон».

Август подходил к концу, а в сентябре у Антона начинался его последний университетский год. Он жаловался Лейкину: «Пишу при самых гнусных условиях <���…> в соседней комнате кричит детиныш приехавшего погостить родича, в другой комнате отец читает матери вслух „Запечатленного ангела“… Кто-то завел шкатулку, и я слышу „Елену Прекрасную“… Хочется удрать на дачу, но уже час ночи… Для пишущего человека гнусней этой обстановки и придумать трудно что-либо другое. Постель моя занята приехавшим сродственником, который то и дело подходит ко мне и заводит речь о медицине. „У дочки, должно быть, резь в животе – оттого и кричит“… Я имею большое несчастье быть медиком, и нет того индивидуя, который не считал бы нужным „потолковать“ со мной о медицине. <���…> Даю себе честное слово не иметь никогда детей».

Небеса взяли на заметку эти его слова.

Порядок в семье восстановился, лишь когда Евгения Яковлевна вернулась с дачи, а Александр с семьей уехал в Таганрог. Возобновив университетские занятия, Антон и Коля снова стали общаться с Машиными курсистками. Екатерина Юношева получила от Коли шутливое «Последнее прости»; Антон тоже приложил к стихам руку – при всей неотразимости братьев Чеховых Муза в их поэзии, увы, не ночевала:

Коля недолго пробыл в кругу семьи, предпочтя скрываться от кредиторов и властей за широкой юбкой Анны Ипатьевой-Гольден. С тех пор Антон с ним больше не сотрудничал.

В конце ноября Коля уехал из Москвы погостить в Таганроге у брата Александра. Тем временем Павел Егорович обнаружил у себя пропажу ценного документа и, догадавшись, кто виноват, просил Колю вмешаться: «Кланяйся Саше. Жалко погибшему созданию и живущим с ним, Он похитил мое Венчальное Свидетельство и по нем живет, я этим огорчаюсь, привези его, возьми от Него непременно. Беззаконно живущие беззаконно и погибнут» [76]. Заключительная сентенция Павла Егоровича стала семейной поговоркой.