Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова

Немировичу-Данченко Ольга сообщила неприкрытую правду: «Антон Павлович, хотя на вид и поправился и загорел, но неважно чувствует себя. Температура повышенная все время, сегодня даже с утра 38,1. Ночи мучительные. Задыхается, не спит <���…> Настроение можете себе представить какое. <���…> Весь день он сидит покорный, терпеливый, кроткий, ни на что не жалуется» [603].

По временам Антон отвлекался от мыслей о смерти, обдумывая новую пьесу, в финале которой ее герои оказываются на затертом льдами пароходе под северным сиянием. Ольга вывозила его в экипаже на прогулки по Баденвейлеру. Антон завидовал преуспеянию немецких крестьян. По вечерам Ольга переводила ему немецкие газеты; он болезненно переживал хладнокровие немецкой прессы по отношению к потерям русской армии в войне с Японией.

Недолго пробыв в пансионе «Фредерике», который не понравился Антону отсутствием солнца, скукой и однообразной кухней, Чеховы переместились в гостиницу «Зоммер», с балкона которой Антон мог наблюдать жизнь города и его жителей, то и дело наведывающихся на соседнюю почту. Двое русских студентов, живших в той же самой гостинице, предложили Ольге помощь. Завидуя жене, которая, воспользовавшись случаем, поставила себе золотые коронки у немецкого дантиста, Антон подумывал и сам обратиться к нему. Машу он регулярно инструктировал в денежных и хозяйственных делах. Однако она уже больше не могла сносить томительного ожидания. Вдвоем с Ваней они 28 июня по льготным билетам кузена Георгия выехали на пароходе в Батум, чтобы дней десять провести на грузинском курорте Боржом. Евгения Яковлевна осталась под присмотром знакомой ялтинской портнихи.

Двадцать седьмого (10) июля Ольга писала Немировичу-Данченко: «В весе теряет. Целый день лежит. На душе у него очень тяжело. Переворот в нем происходит». Швёрер разрешил больному пить кофе и назначил кислород и инъекции наперстянки; Ольга продолжала впрыскивать мужу морфий. Антон написал Маше, что от «одышки единственное лекарство – это не двигаться», и тем не менее ожидал, когда из Фрайбурга прибудет новый фланелевый костюм.

Из Сан-Морица пришло письмо от Потапенко: «По близости расстояния, протягиваю тебе руку и крепко жму твою». Однако Антона уже мало занимали вести из внешнего мира. В голове у него родился сюжет нового рассказа: богатые постояльцы отеля собираются в столовой, предвкушая сытный ужин и еще не зная, что повар неожиданно скрылся в неизвестном направлении. В два часа ночи 2 (15) июля Антон проснулся в бреду, несмотря на принятую дозу хлоралгидрата: ему привиделся тонущий моряк, племянник Коля. Ольга послала одного из русских студентов за Швёрером и попросила швейцара принести льду, чтобы положить Антону на сердце. Тот сопротивлялся, говоря, что на пустое сердце лед не кладут. Швёрер сделал ему инъекцию камфары.

Согласно врачебному этикету, находясь у смертного одра коллеги и видя, что на спасение нет никакой надежды, врач должен поднести ему шампанского [604]. Швёрер, проверив у Антона пульс, велел подать бутылку. Антон приподнялся на постели и громко произнес: «Ich sterbe» [605]. Выпив бокал до дна, он с улыбкой сказал: «Давно я не пил шампанского», повернулся на левый бок – как всегда он лежал рядом с Ольгой – и тихо уснул.

Доктор Швёрер, его жена и двое русских студентов старались как могли, помогая Ольге. Из Баден-Бадена приехал русский консул, а из Берлина – невестка Эля и журналист Иоллос. Тело Чехова весь день оставалось в гостиничном номере. Смертные телеграммы были разосланы всем близким родственникам, за исключением тетки Александры. Ольга поведала о последних часах жизни мужа в письме к своей матери. Стали поступать соболезнования. Дуня Эфрос, первая невеста Антона, находясь в соседней Швейцарии, узнала о случившемся из французских газет: «Какой ужас, какое горе», – писала она Маше. Телеграмма, посланная Ване, нашла его в Боржоме: «Антон тихо скончался от слабости сердца. Побережнее скажите матери и Маше». Маша срочно телеграфировала в Батум капитану парохода, прося его задержать рейс и дождаться их приезда из Боржома. В тот же самый день Миша и Александр по указанию Суворина порознь выехали из Петербурга. В Ялте прибывающие телеграммы сразу стали достоянием гласности. В храмах зазвонили колокола, на стенах появились объявления о панихиде в церкви Феодора Тирона в Верхней Аутке. На пароходе, плывущем в Ялту, какая-то женщина подарила Маше икону Богоматери.