Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова

В Ялте состояние Антона настолько ухудшилось, что он не позволил доктору Альтшуллеру обследовать его. Четвертого сентября Маша отправилась в Москву: пришла пора поселиться под одной крышей с невесткой и приступить к занятиям в гимназии. Мучаясь от непрерывного кашля и с трудом переваривая стряпню новой кухарки Поли, Антон было приуныл, однако едва за Машей закрылась дверь, как на пороге появились гости: актер Орленев привез к нему Суворина. Тот кратко пометил в дневнике: «Провел там два дня почти все время с Чеховым, у него в его доме». Антон об этой встрече тоже отозвался немногословно: «Суворин <���…> рассказывал разные разности, много нового и интересного».

У Чехова постепенно пробудился интерес к тому, что происходит в мире. Он (правда, с некоторым опозданием) отказался от звания академика из солидарности с Горьким [565]. Приобрел наконец свой пай в Московском Художественном театре. Он сокрушался о таинственной смерти (или убийстве) Золя, якобы отравившегося угарным газом от комнатной печи. Его уже тянуло в дорогу. Вдохновленный Сувориным и пренебрегший предупреждениями Альтшуллера, он собрался выехать в Москву по наступлении первых морозов, которые подсушивают воздух, а на зиму отправиться в Италию. Ольгу Антон предупредил, что Альтшуллер позволяет ему остановиться в Москве лишь на очень краткий срок – и в этом предвидел еще одну неудачу в попытке зачать ребенка. Маша, впрочем, посылала брату обнадеживающие реляции: «Оля совсем поправилась, пополнела и розовая стала <���…> Совершенно здорова и очень бодрая, может входить на третий этаж». В Крым приехал доктор Штраух и явился к Антону в дом «одетый франтиком». Он подтвердил, что Ольга здорова. Чехов спрашивал жену: «А позволил ли Штраух тебе иметь детей? Теперь же или после? Ах, дуся моя, время уходит! Когда нашему ребенку будет полтора года, то я, по всей вероятности, буду уже лыс, сед, беззуб». В письмах его все громче звучали нежные признания: «Чем дольше жил бы с тобой вместе, тем моя любовь становилась бы глубже и шире». Он поинтересовался, где теперь жена Немировича-Данченко, и пришел в смятение, прочитав в ответном письме, что именно Ольга, а не жена ухаживает за больным режиссером, которого замучил нарыв в ухе.

Полностью переделав комическую сценку-монолог «О вреде табака» и отослав ее Адольфу Марксу, Чехов написал Станиславскому, что на все остальное у него «не хватает пороху». Тем временем в Москву раньше Антона отправились Евгения Яковлевна с кухаркой Полей. Мать чеховского семейства курьерских поездов боялась и предпочитала почтовые, идущие с частыми остановками. В Москве она пробыла четыре дня, а затем выехала в Петербург в вагоне третьего класса, чтобы не разлучаться с прислугой, которой первым классом ездить не дозволялось. В столице встречи с ней ждали четверо внуков.

В Ялте же Антон радовался на сытых и веселых журавлей и собак, а сам на еду смотрел с отвращением: и в супе, и в кофе, которые готовила ему старая Марьюшка, попадались мухи. В Москву он слал инструкции Ольге: к его приезду закупить касторки, креозота и пива самых лучших сортов. Она обещала приехать на вокзал с шубой и заверяла мужа: «И пиво будет тебе, и баня, и теплая постель, и еще кое-что». Четырнадцатого октября Антон прибыл в Москву и отправился в «женский монастырь» – на квартиру, где проживали Ольга, Маша и их постоялица, преподавательница музыки. С собой Антон привез наброски прощального рассказа под названием «Невеста».

По прибытии в Москву Чехов вызвал к себе запиской Ивана Бунина. Какой разговор состоялся между ними – нам неведомо, но можно не сомневаться в том, что Антон опять вмешался в личную жизнь сестры, вероятно, на этот раз по ее просьбе. Маша была на семь лет старше Бунина и не дворянских кровей, так что едва ли он намеревался сделать ей предложение. Исход этой встречи нанес Маше душевную травму. На следующий день она уехала в Петербург, где остановилась вместе с Евгенией Яковлевной у Александра в его промозглой квартире. Вернулась она с простудой и несколько дней никого из гостей не принимала. Антон обратил этот эпизод в шутку, послав Бунину открытку с парафразом брюсовской декадентской строки: «Милый Жан! Укрой свои бледные ноги!» Бунин уже сидел на чемоданах. В Машиных письмах, посланных ему в ноябре, звучат печальные нотки: «Дорогой Букишончик, что с Вами? Здоровы ли? Вас не видно, и Бог знает, что думается! Я была сильно больна и успела уже почти выздороветь, а Вас не видно. Не новое ли увлечение? Ваша Амаранта». В декабре, когда Антон уедет в Ялту, они, впрочем, увидятся снова, и связывающие их чувства будут теплиться на протяжении нескольких последующих лет.