Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова

Подписав контракт, Чехов получал двадцать тысяч рублей, остальные деньги Маркс должен был выплатить ему в четыре приема к январю 1901 года. За будущие сочинения Сергеенко выговорил для Чехова двести пятьдесят рублей за печатный лист с увеличением этой суммы на сто пятьдесят рублей каждые пять лет. Свои исключительные издательские права Маркс ограничил двадцатью годами, испугавшись шутливого обещания Антона не жить более восьмидесяти лет (в присутствии Сергеенко шестидесятилетний Маркс озабоченно высчитывал вслух по-немецки, во что ему обойдется рассказ Чехова в 1949 году). Сергеенко удалось добиться от Маркса кое-каких уступок: Чехов сохранял за собой право на однократную публикацию своих произведений в периодических изданиях и благотворительных сборниках, а главное, на гонорар за постановку своих пьес. Маркс внес в договор кабальные условия: он будет отвергать любое «неудобное», на его взгляд, произведение Чехова и требовать с него неустойку в пять тысяч рублей за печатный лист в случае нарушения договора. Более того, до июля 1899 года он обязывал Антона собрать и представить в издательство полные тексты произведений: «Это заставит господина Чехова хорошенько стараться», – сказал Маркс Сергеенко. Из-за подписанного контракта у Чехова пошел прахом весь следующий год. Многие свои рукописи он к тому времени уничтожил, а ранних вещей у него сохранилась лишь горстка. Пришлось посылать всех своих поклонников в библиотеки – разыскивать публикации и переписывать. Лидия Авилова наняла двух переписчиков на двенадцать рассказов конца восьмидесятых годов. Николай Ежов выискивал рассказы в подшивках «Будильника» и «Развлечения» и, переписывая их, пропускал по неаккуратности целые абзацы. В Петербурге Александр собственноручно переписывал рассказы, опубликованные в «Новом времени»: Дофин запретил ему привозить в редакцию переписчика и брать газетные подшивки домой. Всю зиму, весну и лето Антон заново редактировал свои сочинения. К большому неудовольствию Маркса, он выговорил для себя особые права: отбросить половину из четырехсот собранных им рассказов и изменить в корректуре те, которые он решил оставить. В последующие три года эта переделка отняла у Чехова гораздо больше сил, чем работа над новыми произведениями. Читатели с грустью отмечали, что в каждом новом издании рассказов Чехова они находят все меньше его ранних перлов. С Суворина Маркс взял пять тысяч рублей за право распродать имеющиеся у него в наличии шестнадцать тысяч экземпляров чеховских книг – бывший патрон благородно предложил Чехову тридцать процентов прибыли. Из-за монополии Маркса чеховский сборник «Пьесы», включавший «Чайку» и «Дядю Ваню», на три года был исключен из обращения [457].

Маша, просвещаемая юристом Коновицером, стала высказывать опасения, что Маркс обвел Антона вокруг пальца: по слухам, он предложил по сто двадцать тысяч куда менее талантливым писателям. Себе в утешение она решила, что может стать Антону помощницей в его книжных делах, как Софья Андреевна – Толстому: будет подбирать сочинения Чехова для сборников, переписывать и редактировать их. Никогда еще роль сестры знаменитого брата не приносила ей более глубокого удовлетворения. Лишь доктор Оболонский несколько омрачил ее перспективы, намекнув, что у нее чахотка. Тем временем братья Чеховы стали требовать свою долю: Александру нужна была тысяча рублей на покупку дачи, а Миша, который два года своей жизни посвятил устройству Мелихова и теперь просил Антона похлопотать о переводе в Москву, жаловался в письме Маше тоном чеховского дяди Вани: «Я жил в Мелихове на ваших глазах, ел, пил на общий счет, а куда девались мои 4 400 рублей, я и сам не знаю. <���…> И когда я перевелся в Углич, стыдно сказать – у меня, кроме подушки, сюртука, пиджачной пары, трех подштанников, четырех коленкоровых рубах и полдюжины носков, ничего не было» [458].

Александру деньги Антон ссудить пообещал, а Мишины намеки оставил без ответа. Сам же он вплотную взялся за редактуру своих старых рассказов, то и дело вспоминая пушкинскую строчку «И с отвращением читая жизнь мою…». Однако перспектива избавления от долгов облегчала ему этот титанический труд; Немировичу-Данченко он написал, что у него такое чувство, будто Святейший синод прислал ему, наконец, развод, а издателю Горбунову-Посадову, который отныне терял право перепечатывать чеховские рассказы в дешевых изданиях для народа, признался: «Все это свалилось на меня, как цветочный горшок на голову». И шутливо добавил: «Я вдруг ни с того ни с сего стану марксистом» [459]. Сергеенко был уверен, что провел переговоры с Марксом наилучшим образом: даже если бы Суворин предложил Чехову столько же, Антон «до третьего пришествия» ждал бы от него отчетов и оставался бы его кредитором. За свои хлопоты Сергеенко положил себе в карман полтысячи и отправил Антону телеграфом девятнадцать тысяч пятьсот рублей.