Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова

Похвальные отзывы о пьесе звучали все громче. Второе представление всколыхнуло души чеховских поклонников. Потапенко послал Антону восторженную телеграмму, а Комиссаржевская, которую нелегко было покорить даже бурными аплодисментами, в порыве чувств писала Антону: «Сейчас вернулась из театра. Антон Павлович, голубчик, наша взяла! Успех полный, единодушный, какой должен был быть и не мог не быть! Как мне хочется сейчас Вас видеть, а еще больше хочется, чтобы Вы были здесь, слышали единодушный крик: „автора!“ Ваша, нет, наша „Чайка“, так как я срослась с ней душой навек, жива, страдает и верует так горячо, что многих уверовать заставит» [369].

Лавров и Гольцев упрашивали Антона позволить напечатать пьесу в «Русской мысли». Чехов снова обрел уверенность в себе как драматург, особенно после того как Лейкин (который был способен предать человека, которому благоволил) написал, что он смог склонить на сторону «Чайки» Кугеля вместе с его редактором: «Истинных друзей у Вас немного».

Маша с Ликой сели в ночной московский поезд и прибыли в Мелихово вслед за Антоном. Лика пробыла у Чеховых три дня и, ни взглядом, ни жестом не обнаружив нанесенной Антоном обиды, лечила его от простуды. Наградой ей стала вновь вспыхнувшая нежность Антона. Убедившись в том, что он не собирается вешаться с горя, Лика выехала с Машей в Москву, получив в благодарность рыжего щенка, рожденного Хиной. Антон продолжал отбиваться от сочувственников – Суворину он сердито ответил, что уехал из Петербурга отнюдь не оттого, что струсил. Лейкину он пожаловался на кашель и жар и ни словом не обмолвился о «Чайке». Татьяна Толстая звала его в Ясную Поляну, однако приглашение Лики Мизиновой было более привлекательным: «Приезжайте в Москву со скорым поездом – в нем есть ресторан и можно всю дорогу есть! <���…> Видела Гольцева, он мне торжественно объявил, что у него родился незаконный сын – Борис! Он счастлив, по-видимому, что еще может быть отцом только что появившегося младенца! Хотя и ломается немного, говоря, что он уже стар и т. д. Вот бы „некоторым“ поучиться! <���…> Я каждый день вычеркиваю в календаре, и до моего блаженства остается 310 дней!»

Письмо прозвучало Антону предупреждением. О ребенке Гольцева, рожденного от служащей конторы «Русской мысли», судачила вся Москва. Антон даже позавидовал Гольцеву: «Ибо в его годы я уже буду не способен», – признался он Вл. Немировичу-Данченко. Лика упомянула Гольцева (как и Левитана пять лет назад, а потом Потапенко) отнюдь не случайно. Не было обмолвкой и слово «некоторые». И разве «блаженство» есть нечто иное, чем дата свадьбы или, по крайней мере, помолвки? От этого слова Антон снова отпрянул и ответил Лике так же жестоко, как делал это всегда, когда она открыто заявляла о своих чувствах: «Милая Лика, Вы пишете, что час блаженства наступит через 310 дней… Очень рад, но нельзя ли это блаженство отсрочить еще на два-три года? Мне так страшно! При сем посылаю Вам проект жетона, который я хочу поднести Вам. Если понравится, то напишите, и я тогда закажу у Хлебникова».

На жетоне было написано: «Каталог пиесам членов общества русских драматических писателей. Издание 1890 г. Страница 73-я, Строка 1-я». Лика расшифровала название: «Игнаша-дурачок, или Нечаянное сумасшествие». Имя Потапенко, отца ее ребенка, сейчас ей совсем не хотелось вспоминать. Надежды на «блаженство» рухнули: «Я так подозреваю, что просто Вы боитесь, что Софья Петровна [ Кувшинникова ] окажется права, поэтому вы надеетесь, что у меня не хватит терпения дожидаться Вас три года, и предлагаете это. Я, по не зависящим от меня обстоятельствам, застряла в Тверской губернии и раньше середины будущей недели не надеюсь быть в Москве. Здесь настоящая зима, но несмотря на это, 100 таксов не замерзли и шлют Вам свой поклон. Жетон мне нравится, но я думаю, что по свойственной Вам жадности Вы никогда мне его не подарите. Он мне нравится во всех отношениях и по своей назидательности, а главное, меня умиляет Ваше расположение и любовь к „Вашим друзьям“. Это прямо трогательно. <���…> Вы пишете возмутительные письма в три строчки – это эгоизм и лень отвратительные! Точно Вы не знаете, что Ваши письма я собираю, чтобы потом продать и этим обеспечить себе старость! А Сапер [ прозвище В. Гольцева ] очень хороший человек, право! Он лучше Вас и лучше относится к людям, чем Вы! <���…> Мне надо Вас видеть по делу, и я Вас долго не задержу. Остановиться можете у меня без страха. Я уже потому не позволю себе вольностей, что боюсь убедиться в том, что блаженству не бывать никогда. <���…> До свиданья. Отвергнутая Вами два раза Ар [ иадна ], т. е. Л. Мизинова. <���…> Да, здесь все говорят, что и „Чайка“ тоже заимствована из моей жизни, и еще, что Вы хорошо отделали еще кого-то!» Ответив Антону, Лика вернулась к бабушке и Христине.