Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова

Воскреснувшие чувства к женщине, чья судьба была пущена в переработку для создания героини «Чайки», подвигнули Чехова на переделку пьесы. Ее автор доверил собственному антигерою хлопотать о прохождении пьесы через цензуру. Потапенко, ничуть не смутившись, согласился. Пятнадцатого марта новый вариант пьесы отправился почтой в Петербург.

В середине марта в мелиховский пруд начали сбрасывать снег. В селе Талеж занялись закладкой здания школы. Стригли овец. Ване в Москву полетело письмо со списком покупок к Пасхе: краска для яиц, десять восковых свечей в золоте, две свечи по четверти фунта, праздничная Минея в коже с киноварью, календарь на стену. Антон, не жалея сил, помогал многочисленным просителям – Александру, кузену Володе, землякам из Таганрога и совсем незнакомым людям.

В Мелихово, несмотря на весеннюю распутицу, стали наведываться гости. Лика Мизинова беспокоилась: «Очень хочется поехать в Мелихово! Сообщите о состоянии дорог. Есть ли возможность приехать и вернуться, не рискуя жизнью?» Трое братьев Чеховых прибыли одним поездом, но до усадьбы добирались в разных экипажах. Миша с Ольгой пробыли десять дней, Ваня (без Сони, которая недолюбливала мужнину родню) – два дня, Александр со старшим сыном Колей – четыре. Весна принесла Антону мигрень, боли в правом глазу, а также более зловещие симптомы. У него на памяти были слова крестьянина, которого он когда-то лечил от чахотки: «Не поможет. С вешней водой уйду». Вслед за Пушкиным он мог бы повторить: «Я не люблю весны, Скучна мне оттепель; вонь, грязь – весной я болен; кровь бродит; чувства, ум тоскою стеснены». Однако внимание его привлек иной поэтический фрагмент; в письме Александру он обыгрывает стихотворение «Весенние чувства необузданного древнего», написанное А. К. Толстым:

Домашние Антона тоже побаивались прихода весны и стыдливо укрываемых им салфеток, наполненных кровью и мокротой. Семнадцатого марта Павел Егорович организовал переселение: Антон занял самую теплую в доме Машину комнату, а Маша перебралась в его кабинет. Близилась Пасха, наиболее торжественное событие в жизни старших Чеховых, и Павел Егорович пребывал в праздничном предвкушении: «Ваня подарил мне галстук белый, Антоша купил мне Минею праздничную и 1 фунт Свечей восковых» [346].

Суворин же, несмотря на холодок, тронувший его отношения с Антоном, жаждал общения с задушевным другом. В голову ему приходили чеховские мысли, и по преимуществу отчаянные и панихидные: «23 марта. Сегодня Страстная суббота. Был с Геем в Александро-Невской лавре и, по обыкновению, попал на могилу моих мертвых. <���…> Сколько трагического зарыто в этих могилах, сколько скорби и ужаса! <���…> На могиле Горбунова мы открыли фонарь, висевший на кресте, вынули оттуда лампадку и зажгли ее. Я сказал: „Христос воскресе, Иван Федорович!“ <���…> Скоро ляжешь в ту могилу, на которой трое лежат уже. Легко себе вообразить все это. Как понесут, как поставят в церковь и где, как и что будут говорить, как опустят гроб, как застучит земля о крышку гроба. Сколько раз я все это видел, но никогда мне это не было так тяжело, как при похоронах Володи. Меня положат около него. Я так и Чехову говорил. Кладбище очень близко от Невы. Душа моя будет вылазить из гроба, пробираться под землею в Неву, там встретит рыбку и войдет в нее и будет с нею плавать».

Навещая могилы первой жены, погибшей в 1873 году, дочери Александры, умершей в 1880-м, сына Володи, застрелившегося в 1887-м, и любимца Валериана, которого дифтерит унес в 1888-м, Суворин мрачнел душою и мыслями. В этой жизни у него оставалось лишь два человека, которых он любил и в которых верил: его зять Алексей Коломнин (скоро не станет и его) и Антон Чехов.

Первый скворец появился в Мелихове 1 апреля. Спустя два дня Антон звал к себе Лику: «На Фоминой, надо надеяться, можно будет проехать по нашим дорогам без опасности для жизни». В тот же вечер Павел Егорович пометил в дневнике: «Антоша не ужинал». Четыре дня у Антона продолжался сильный кашель. В письме Потапенко с просьбой вернуть черновики «Чайки» он прибавил: «Нового нет ничего, все по-старому. И скука старая. 3–4 дня поплевал кровью, а теперь ничего, хоть бревна таскать или жениться». Туберкулеза он по-прежнему у себя не находил. Ежова, пришедшего в отчаяние оттого, что его новая жена выказывает те же самые фатальные симптомы, что и первая, Антон успокаивал и, как и самого себя, вводил в обман: «Пока, судя по Вашему письму, ясно только то, что жене Вашей прописан креозот и что у нее был плеврит.?…? У меня самого давно уже кашель и кровохарканье, а вот – пока здравствую, уповая на Бога и на науку, которой в настоящее время поддаются самые серьезные болезни легких. Итак, надо уповать и стараться обойти беду. Самое лучшее, конечно, – поехать бы на кумыс».