Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова

Тем временем между двумя враждующими лагерями, в которых Чехов разбил себе палатки, – «Новым временем» и «Русской мыслью» – разгорелась война. «Русская мысль» обвинила Сувориных в том, что они нагрели себе руки на скандале вокруг Панамского канала [268]. Приехав 1 марта в Москву с Ликой, Антон вполне мирно отобедал у Лаврова и выпил пять рюмок водки, а также «мадеры, белого, красного, игристого, коньяку и ликеру» под тосты о литературе и его собственном здоровье. Спустя еще дна дня, 5 марта, в редакцию «Русской мысли» заявился Дофин, дал Лаврову пощечину и вернулся в Петербург вечерним поездом. Суворин был огорчен и теми страданиями, которые выпали на долю любимого Лели, и тем, что общественное презрение к его клану заметно возросло. Через две недели Суворин и Григорович в сопровождении жен выехали в Вену. Практически весь девяносто третий год Суворин проведет в разъездах по Европе.

Антон разлучился с другом, при этом прервалась и столь важная для него переписка с ним. Из массы писем, написанных им Суворину весной и летом, до адресата дошло лишь несколько – Суворины-братья перехватывали отцову почту. По мере того как «Новое время» переходило в руки Дофина, оно становилось все более злонамеренным. Александр трепетал, боясь потерять работу, – Алексей Суворин-младший не только не печатал его, но даже не разговаривал с ним. Редакция «Нового времени» считала, что сношением с «Русской мыслью» Антон платил черной неблагодарностью Суворину-старшему, своему отцу-благодетелю. Дофин даже утверждал, что Чехов писал отцу оскорбительные письма. Услышав о происшествии в редакции «Русской мысли», Антон сказал 11 марта сестре: «Значит, с Сувориным [ А. А. ] у меня все уже кончено, хотя он и пишет мне хныкающие письма. Сукин сын, который бранится ежедневно и знаменит этим, ударил человека за то, что его побранили».

Обнадежить Александра было нечем: «Старое здание затрещало и должно рухнуть. Старика мне жалко, он написал мне покаянное письмо; с ним, вероятно, не придется рвать окончательно; что же касается редакции и дофинов, то какие бы то ни было отношения с ними мне совсем не улыбаются».

Для «Нового времени» Чехов был навсегда потерян. Вскоре погрязшую в шовинизме газету покинут уважающие себя журналисты и начнется редакторская чехарда: один подаст в отставку, другой сойдет с ума, третий займется анонимными доносами. Суворин-старший оказался не в состоянии удержать «Новое время» от отвратительных антисемитских выпадов, и это внесло разлад в его отношения с Чеховым. Антон в конце концов решил не ездить в Чикаго, чтобы не оказаться в одной компании с Дофином [269].

Ольга Кундасова, вернувшаяся из Новочеркасска, куда ее занесло для каких-то научных штудий, была настроена к Суворину более сочувственно. В письме от 10 марта она пыталась урезонить Антона: «Антон Павлович, Суворин собирался ехать в Феодосию 10-го марта, т. е. сегодня, но отложил. Между прочим, я передала ему письмо на Ваше имя, в котором пишу, что необходимо не оставлять его одного при том нервном состоянии, в котором он находится. Даже просила Вас сопутствовать Алексею Сергеевичу в Феодосию. Будьте друг, сделайте это и рассейте его хоть немного. <���…> Алексей Сергеевич думал пробыть в Москве дня два, но теперь хочет вызвать Вас на станцию Лопасня. Так что будьте готовы. Об одном только прошу Вас: об этом письме ему ни слома, а то, которое получите из его рук, разорвите».

В ответ Антон ей сам пожаловался на расстроенные нервы, и, обеспокоенная, она написала об этом Суворину, который в то время уже путешествовал по Италии в компании Григоровича, развлекавшего его рассказами о своих любовных похождениях. В середине апреля чета Григоровичей и Анна Ивановна вернулись в Россию. Суворин купил на 1650 франков антикварной мебели и продолжил в одиночку свой заграничный вояж.

В отличие от Антона, его младшие братья всерьез подумывали о женитьбе. Невеста Вани, Александра Лёсова, перестала появляться в Мелихове еще с прошлого ноября, а к Пасхе 1893 года Ваня уже был обручен с преподавательницей Басманного училища Софьей Андреевой («костромская дворяночка, очень милая девица с длинным носиком», – язвил Антон в письме Лейкину). Год спустя Лёсова объяснила в письме Антону: «Иван Павлович просил меня никогда не встречаться с ним, потому что ненависть его слишком велика». Графиня Мамуна продолжала наведываться в Мелихово, где Миша, к неудовольствию Антона, прожил весь год, получив место податного инспектора в соседнем Серпухове. Миша о свадьбе пока не объявлял, хотя то и дело ездил в Москву проведывать, как шутил Антон, свою «казенную палату – брюнетку в красной кофточке». Двадцать шестого апреля Антон по секрету рассказал Суворину о неожиданном повороте событий: «Под Пасху графиня пишет, что она уезжает в Кострому к тетке. До последних дней писем от нее не было. Томящийся Миша, прослышав, что она в Москве, едет к ней и – о чудеса! – видит, что на окнах и воротах виснет народ. Что такое? Оказывается, что в доме свадьба, графиня выходит за какого-то золотопромышленника. Каково? Миша возвращается в отчаянии и тычет мне под нос нежные, полные любви письма графини, прося, чтобы я разрешил сию психологическую задачу. Сам черт ее решит!»