Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова

Еще одно письмо Антону она отправила на следующий день, 26 октября: «Антон Павлович, вчера я Вам послала шутовское послание, а теперь пишу серьезно и прямо требую Вашего приезда. Алексею Сергеевичу нездоровится, с ним делаются какие-то головокружения, прямо я и Леля бьемся и беспокоимся ужасно. Просим Вас помочь нам».

Антон с приездом не торопился. Суворину он посоветовал (совершенно в духе врачей из собственных пьес) принимать валериановые капли и иметь при себе складной походный стул. Однако тот в ответ прислал письмо столь отчаянное, что Антон встревожился и спешно 30 октября выехал в Петербург, написав уже по дороге туда Щеглову: «Если дела в самом деле так плохи, как думает Суворин <���…> для меня это была бы такая потеря, что я, кажется, постарел бы лет на десять!» Известие о болезни Суворина уже широко обсуждалось в Москве [262].

Суворина он нашел вполне здоровым и приписал его недуг типичной возрастной хандре. Как всегда, они с Антоном завели долгие разговоры под вино и устрицы [263]. Когда Суворин умолкал, Антон редактировал газетные материалы, которыми ведал Дофин; среди них попалась ужаснувшая его статья В. Святловского «Как живут и умирают врачи», изобиловавшая примерами самоубийств и смерти от чахотки и брюшного тифа.

В Москву Антон вернулся 7 ноября не в лучшей форме: путешествуя из экономии третьим классом, чуть не задохнулся от табачного дыма. Дорога в Мелихово по укатанному снегу показалась куда приятнее. В выходные на головы братьев Чеховых свалились их подружки: Лика, графиня Мамуна и Александра Лесова. Лика была не в духе: ее обществом интересовалась лишь графиня Мамуна, не желавшая оставаться наедине с Мишей. В ближайший вторник Лика уехала с Машей в Москву. Вскоре она познакомилась с новой чеховской приятельницей, молодой поэтессой Татьяной Щепкиной-Куперник. Нельзя сказать, чтобы встреча обрадовала ее, так как к концу ноября она уже писала жалобные письма: «Досадно мне было, что я опять не выдержала характера и поехала в Мелихово. <���…> Опять не знаешь, куда деться от тоски и от сознания, что никому-то не нужна…» Антон по-прежнему избегал отвечать ей всерьез, намекая, что ее тоска не мешает ей ходить по концертам в новом голубом платье (об этом он узнал от Маши). От имени «Ликиного любовника» он написал грозное письмо Трофиму, еще одному ее воображаемому воздыхателю: «Если ты, сукин сын, не перестанешь ухаживать за Ликой, то я тебе, сволочь этакая, воткну штопор в то место, которое рифмуется с Европой. Ах ты, пакость этакая! Разве ты не знаешь, что Лика принадлежит мне и что у нас уже есть двое детей?»

В конце ноября дороги занесло снегом, и Мелихово оказалось отрезанным от мира. Антон работал над книгой о Сахалине и писал медицинский отчет земской управе. Фраза «par dépit» из письма Лики вдохновила его на новый рассказ, «Володя большой и Володя маленький» – историю молодой женщины, «с досады» вышедшей замуж за пожилого полковника, а потом соблазненной и брошенной другом детства. На улице трещал мороз, а Антон в ответ на отзыв Суворина о «Палате № 6» (которую тот прочел с тем большим отвращением, что для этого ему пришлось взять в руки «Русскую мысль») горячо защищал свою писательскую позицию, причисляя себя к лагерю посредственных художников «без ближайших и отдаленных целей»: «Вы горький пьяница, а я угостил Вас сладким лимонадом, и Вы, отдавая должное лимонаду, справедливо замечаете, что в нем нет спирта. В наших произведениях нет именно алкоголя, который бы пьянил и порабощал. <���…> Причины тут не в глупости нашей, не в бездарности и не в наглости, как думает Буренин, а в болезни, которая для художника хуже сифилиса и полового истощения. У нас нет „чего-то“, и это справедливо, и это значит, что поднимите подол нашей музе, и Вы увидите там плоское место. Вспомните, что писатели, которых мы называем вечными или просто хорошими и которые пьянят нас, имеют один общий и весьма важный признак: они куда-то идут и Вас зовут туда же, и Вы чувствуете не умом, а всем своим существом, что у них есть какая-то цель, как у тени отца Гамлета, которая недаром приходила и тревожила воображение».

Суворина чеховское письмо поставило в тупик, и он даже поделился с приятельницей Сазоновой опасением, что Антон «сходит с ума». Сазонова же (еще одна петербургская дама, которой Антон был антипатичен) в дневнике записала, что Чехов, напротив, «себе на уме». В письме к Суворину она обвинила писателя в отсутствии искренности и в желании гоняться за отдаленными целями, в то время как «цель жизни – это сама жизнь». Суворин переслал ее письмо Антону, который остался недоволен, продолжал настаивать на своем и вообще фыркнул, что Сазонова «далеко не жизнерадостная особа».