Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова

Мангуст по кличке Сволочь все не находился; где-то затерялась и Лика. Чеховские колдовские чары утратили над ней силу. Подписав свое письмо «Гунияди-Янос» (так называлась слабительная минеральная вода), Антон взывал к ней: «Золотая, перламутровая и фильдекосовая Лика! <���…> Приезжайте нюхать цветы, ловить рыбу, гулять и реветь. Ах, прекрасная Лика! Когда Вы с ревом орошали мое правое плечо слезами (пятна я вывел бензином) и когда ломоть за ломтем ели наш хлеб и говядину, мы жадно пожирали глазами Ваши лицо и затылок. Ах, Лика, адская красавица!»

В ответ пришло письмо Левитана, и похоже, он не шутил: «Пишу тебе из того очаровательного уголка земли, где все, начиная с воздуха и кончая, прости Господи, последней что ни на есть букашкой на земле, проникнуто ею, ею – божественной Ликой! Ее еще пока нет, но она будет здесь, ибо она любит не тебя, белобрысого, а меня, волканического брюнета, и приедет только туда, где я. Больно тебе все это читать, но из любви к правде я не мог этого скрыть. Поселились мы в Тверской губернии вблизи усадьбы Панафидина, дяди Лики <���…> Сплошной я психопат! Тебе, если только приедешь, будет занятно – чудная рыбная ловля и довольно милая наша компания, состоящая из Софьи Петровны, меня, Дружка и Весты-девственницы».

Несколько дней в Богимове пробыл Суворин, подумывая купить дом с мезонином в близлежащем поместье, – тогда бы Антон был его дачным соседом. Тем временем Маша слегла с симптомами брюшного тифа. Это обеспокоило Левитана, и он прислал еще одно письмо: «Встревожило меня очень извещение о болезни Марии Павловны. Как вы упустили мангуста? Ведь это черт знает что такое! Просто похабно везти из Цейлона зверя для того, чтобы он пропал в Калужской губернии!!! Флегма ты сплошная – писать о болезни Марии Павловны и о пропаже мангуста хладнокровно, как будто бы так и следовало!»

Приписку к письму сделала Софья Кувшинникова (они с Чеховым друг друга не переносили): «Присовокупляю и мои тревогу и сожаление – первую по поводу болезни Марии Павловны, второе по поводу бедного мангуста! Не понимаю, как можно было выпустить на погибель этого маленького чужеземца. Начинаю просто думать, что Вы, Чеховы, страшно завидовали его успеху и потому умышленно не сберегли Вашего соперника!..»

Впрочем, Маша скоро поправилась и уехала в Сумы к Наталье Линтваревой. Без Лики, сестры и мангуста Антону было тоскливо и одиноко. В письмах к Суворину он повел разговор на тему секса. В мае в Петербурге состоялся вызвавший много толков судебный процесс, в котором в качестве обвиняемой фигурировала семнадцатилетняя гимназистка, дочь надворного советника, причем слушание дела проходило в закрытом суде. Суворин поделился с Чеховым подробностями; тот в ответ написал, что нимфоманок следует отправлять в сумасшедший дом, и предсказал судьбу гимназистки: «В провинции у отца она будет давать кучерам и лакеям, потом, когда отец ее прогонит, поступит в бордель или, в лучшем случае в оперетку, а в старости, если не умрет от чахотки, она будет писать нравоучительные фельетоны, пьесы и письма из Берлина или Вены – слог у нее выразительный и вполне литературный» [223]. На рассуждение Суворина о том, что в последнее время «девочки стали столь откровенно развратны», Чехов в письме от 27 мая приводит в пример малолетних обольстительниц у Пушкина и Шекспира и добавляет: «Кстати, о девочках». Далее в тексте густо зачеркнуто 14 строк (дело рук Суворина или Маши), так что мнение Антона на этот счет осталось неизвестным. В Чехове, как и в Суворине, сластолюбие сочеталось с пуританством весьма причудливым образом. Оба они ценили женскую сексуальность, но в отличие от Суворина, Антон опасался близости с женщиной, если это грозило ущемлением его свободы или отвлекало от занятий литературой.

Второго июня охотник с собакой обнаружил в расщелине каменоломни диковинного зверя. Им оказался беглый мангуст. Сволочь был пойман и водворен в Богимово – там он забавлял детей с соседних дач и демонстрировал свою ловкость, расправляясь со змеями.

Весь июнь на лоне природы разыгрывалась странная пастораль. Антон и Лика возобновили переписку, при этом Антон продолжал подшучивать над девушкой, а та играла с ним в кошки-мышки. Несколько дней Лика провела в Москве, подыскивая для Чеховых новое жилье. Вернувшись на дачу, она жаловалась, что Кувшинникова не спускает с нее глаз и что здоровье не позволяет ей выходить по вечерам на улицу. Антон взывал к своей «очаровательной, изумительной» Лике, то прощая ей увлечение «черкесом» Левитаном, то требуя: «Приезжайте же, а то плохо будет». Он послал ей фотографию мичмана с парохода «Петербург», подписав ее «Не забывай своего Петьку». Лика все не приезжала, а в письмах не вполне убедительно пыталась разыгрывать из себя невинность: «У нас тоже великолепный сад <���…> да кроме того, еще и Левитан, на которого, впрочем, мне приходится только облизываться, так как ко мне близко он подойти не смеет, а вдвоем нас ни на минуту не оставляют. Софья Петровна очень милая; ко мне она относится теперь очень хорошо и совершенно искренно. Она, по-видимому, вполне уверилась, что для нее я не могу быть опасной…» [224]