Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова

Антон послал Анне денег и попросил Суворина найти для нее работу. Однако от желающих поступить в суворинский книжный магазин требовали приличную сумму залога. Получив от Антона еще одно небольшое пособие, Анна подыскала место компаньонки у одинокой беременной женщины; кое-что она зарабатывала, готовя обеды для студентов. Признательность ее к Чехову была безграничной: «Ей-Богу, плакала от благодарности, т. е. от ощущения, доходившего до слез, Вашей доброты. Господи! А ведь я не думала, что Вы такой».

У Антона начался роман с Клеопатрой Каратыгиной. Он побывал с ней на «Гугенотах», прописал ей слабительное. Однако к себе домой не приглашал и даже не упоминал ее имени. Продолжал он встречаться и с Глафирой Пановой; иногда они проводили время втроем. Но, похоже, именно Панова была у него на уме, когда он обмолвился в письме Евреиновой о своей мечте купить имение в Крыму и жить в нем «с какою-нибудь актрисочкой» или когда он писал Суворину (и даже нарисовал на страницах письма чьи-то узенькие ступни): «Я знавал драматических актрис, перешедших из балета в драму. Вчера перед мальчишником я был с визитом у одной такой актрисы. Балет она теперь презирает и смотрит на него свысока, но все-таки не может отделаться от балетных телодвижений».

Не принимая отношений с Глафирой всерьез, Антон свое письмо к Елене Линтваревой подписал «Ваш А. Панов» – явно чтобы посмеяться над сплетнями о его предполагаемой женитьбе. Каратыгина вынуждена была согласиться на унизительные условия, выдвинутые «адски нарядным литератором», – помалкивать об их отношениях, чтобы слухи не дошли до чеховской семьи. У Глафиры самолюбия было больше, и Клеопатра сообщала об этом Чехову: «Сидит у меня Глафира, и мы Вас адски ругаем. Я ей объявила, что Вы собираетесь к ней с визитом только по первопутку. Но она, глядя на нынешнюю погоду, заявляет, что Ваше намерение совершенно невежливо и равняется желанию совсем не быть у нее. Кроме того, <���…> поручает сказать, что коли так жалко двугривенного, она принимает дорожные расходы на свой счет. Мой совет: при встрече с нею проговорите, предварительно обдумав, умиротворяющий монолог, потому что все, что она желала бы излить на начальство, изольется на Вас. Хотя при этом влетит, по ее словам, по заслугам и Вам. Словом, изруганы будете, ей все равно, что Вы модный литератор и адски нарядный. Итак, если Вы желаете загладить свой поступок неглиже с ней, то заезжайте за мной (если не постесняетесь ехать по улице с никому не нужной актрисой), и мы поплывем на 3-ю Мещанскую. <���…> Приказано приехать в понедельник от 12 до 2 ч. Просят завиться и надеть розовый галстук».

Глафира Панова уехала в Петербург. Следом за ней в столицу отправилась и Каратыгина, прижимая к груди чеховские рекомендательные письма и экземпляр «Скучной истории» (которую она невзлюбила за то, что актерская жизнь трактуется в ней как моральное разложение) с надписью: «Проклятым нервам знаменитой актрисы Клеопатры Александровны Каратыгиной от ее врача А. Чехова». Примерно в это же время Антон признался Вл. Немировичу-Данченко, что, ухаживая за замужней женщиной, он обнаружил, что «покушается на невинность». (Он также говорил ему, что ни один из его романов не длился больше года.) [186]

Чехову претила слава «модного литератора»: когда какая-то поклонница, увидев его в ресторане, начала наизусть декламировать из его прозы, он раздраженно прошептал своему спутнику: «Уведите ее, у меня свинцовка в кармане». Той осенью он чувствовал себя неважно и жаловался в письме доктору Оболонскому, что страдает «инфлуэнцею, осложненною месопотамской чумой, сапом, гидрофобией, импотенцией и тифами всех видов». За письменным столом впадал в оцепенение, сам себе напоминая профессора из «Скучной истории». Вместо того чтобы заняться заброшенным романом, просил Суворина присылать ему на редактуру беллетристический самотек. В числе его подопечных попали и молодые люди, с которыми он познакомился в Крыму. Рассказ Ильи Гурлянда «Утро нотариуса Горшкова» после чеховской правки был напечатан в «Новом времени». В новом рассказе Елены Шавровой «Певички», повествующем о молодой хористке, соблазненной и покинутой актером, у которого есть другая женщина, легко угадывались знакомые прототипы. Он рассказал об этом Суворину:

«В „Певичке“ я середину сделал началом, начало серединой и конец приделал совсем новый. Девица, когда прочтет, ужаснется. А маменька задаст ей порку за безнравственный конец. <���…> Девица тщится изобразить опереточную труппу, певшую этим летом в Ялте. <���…> С хористками я был знаком. Помнится мне одна 19-летняя, которая лечилась у меня и великолепно кокетничала ногами. Я впервые наблюдал такое умение, не раздеваясь и не задирая ног, внушить вам ясное представление о красоте бедер. <���…> Хористки были со мной откровенны, так как я их не употреблял. Чувствовали они себя прескверно: голодали, из нужды блядствовали, было жарко, душно, от людей пахло потом, как от лошадей… Если даже невинная девица заметила это и описала, то можете судить об их положении…»