Леонард Млодинов - Радуга Фейнмана. Поиск красоты в физике и в жизни

Стоило мне стряхнуть с себя бремя чужих – настоящих или призрачных – ценностей и ожиданий, как стало легко и просто понять, какова моя страсть. Я отставил струнную теорию. Начал больше заниматься квантовой оптикой, над которой мы работали с Марком. Выяснилось, что Фейнман прав – наша теория оказалась верна, а общепринятый подход – ошибочен. И я перестал скрывать свое писательство. Уж если Фейнман мог видеть красоту как вдохновение для теории радуги, электрон – вести себя как волна, а свет – как частица, значит, некоторое противоречие в метаниях Леонарда между разными областями физики или даже призваниями Вселенную не пошатнет.

Никто из моих коллег по Калтеху, помимо Фейнмана, моей работой в оптике не заинтересовался. А при упоминании о моем литераторстве большинство еще и глаза закатывали. Вскоре меня попросили переселиться в другое крыло здания.

– Марри хочет кабинет по соседству от своего – для одного из его сотрудников, – сказала Хелен. Я, конечно, прикинул, не связана ли эта просьба с моим выбором увлечений, но в основном подумал: «Ну и ладно». Куда меня заведут моя физика и писательство, я не ведал. Но дорога манила. Буду ли писать «в стол» или, может, зарабатывать этим на жизнь, но я надеялся написать что-нибудь такое, что понравится Фейнману. А потом, подумав, решил: лучше надеяться, что я когда-нибудь напишу что-то, что понравится мне самому.

Покинув Калтех, я больше никогда не видел Фейнмана – только по телевизору.

Начало 1986 года. Долгая борьба с раком ослабила его, но он все равно согласился быть единственным ученым в Американской президентской комиссии по расследованию крушения космического челнока «Челленджер». Терпения на бюрократию ему не хватало, и он полетел через всю страну – проводить свое собственное маленькое расследование. Вскоре он пристрелялся к главной причине катастрофы, коя осталась бы загадкой, если б не глянули «под ковер» – на утерю одним из ключевых уплотнительных колец челнока упругости при низких температурах. На публичной телевизионной встрече 11 февраля 1986 года Фейнман макнул уплотнительное кольцо в стакан с ледяной водой и продемонстрировал, насколько оно стало неупруго при сжатии. Тем прославившимся простым экспериментом Фейнман показал, что ответственность за крушение в значительной мере лежит на управленцах НАСА, не обративших внимания на призывы инженеров отменить запуск из-за необычайно холодного тогдашнего утра – двадцать девять градусов по Фаренгейту (самая низкая температура при предыдущих запусках составляла пятьдесят три градуса по Фаренгейту) [17]. Фейнман, теперь уже знаменитость, написал доклад о добытых сведениях, которые комиссия желала скрыть, поскольку они компрометировали НАСА. Но Фейнман добился их включения, и они были опубликованы в приложении к сводному докладу.

Сражаясь с раком, Фейнман пережил еще две операции – в октябре 1986-го и в октябре 1987-го. От последней, четвертой, он уже толком не оправился. Был слаб, уныл, страдал от болей. Но физика по-прежнему бодрила его. Он все еще читал курс по квантовой хромодинамике. В последние месяцы жизни он решил все-таки изучить струнную теорию. Учил его Марри, на еженедельном приватном «семинаре».

В среду, 3 февраля 1988 года Фейнман поступил в Медицинский центр Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Он поначалу не знал, насколько все серьезно, но быстро понял. У него осталась одна почка – и она уже отказывала. Врачи предложили непрерывный диализ, но качества у жизни при этом не останется почти никакого. Он отказался. Принимал морфий для облегчения болей, а также кислород – и приготовился к последствиям. Сказал, что это будет его последнее открытие: каково это – умирать. Сообщил одному своему другу, как в семь лет понял, что это когда-нибудь произойдет, – и не понимал, как теперь можно жаловаться. Сказал, что опыт ему будет интер-ресен.

Жизнь постепенно покидала его. Сначала он перестал говорить. Потом двигаться. И наконец дышать. Он сделал свое последнее открытие. Оно произошло 15 февраля 1988 года, за несколько месяцев до его семидесятилетия. Он жил с раком десять лет, существенно преодолев рубежи, на которые давно закладывался. И продержался достаточно, чтобы побороть свое величайшее сожаление – он увидел, как выросла его дочка Мишель.

Через полтора месяца после смерти Фейнмана в Калтехе состоялась поминальная церемония, праздник его жизни; на сцену один за другим поднимались вспоминавшие его. В программе значился и Марри, но он не явился.