Леонард Млодинов - Радуга Фейнмана. Поиск красоты в физике и в жизни

С Арлин я был счастлив. Мы несколько лет счастливо прожили в браке. А потом она умерла от туберкулеза. Я знал, что у нее туберкулез, еще когда женился на ней. Друзья мне говорили, не женись на ней, а поскольку у нее был туберкулез, я мог бы и не жениться. И я не из чувства долга на ней женился. А потому что любил ее. Они все боялись, что я подцеплю его, а я не подцепил. Мы очень береглись. Мы знали, откуда идут микробы, и очень береглись. Опасное дело, но я не подцепил.

Вот, к примеру, наука повлияла на мое отношение, допустим, к смерти. Я не злился, когда Арлин умерла. На кого злиться-то? На Бога я злиться не мог, потому что в Бога не верю. Не на бактерий же злиться, верно? И поэтому не было у меня никакой обиды, и я не желал отомстить. И раскаиваться не в чем, потому что я ничего не мог с этим поделать.

Я не беспокоюсь за свое будущее в раю или в аду. У меня есть теория, она, думаю, происходит из моей науки. Я верю в научные открытия и, следовательно, имею к себе непротиворечивое отношение. Вот был я в больнице и теперь не знаю, сколько мне осталось. Нас всех это ждет, рано или поздно. Все умирают. Вопрос времени. Но с Арлин я был по-настоящему счастлив, хоть сколько-то. Так что у меня все было. Остаток моей жизни после Арлин мог уже быть и похуже, понимаете? Потому что у меня уже все было.

Что в жизни важно? Над этим вопросом нам всем следует задумываться. В школе ответа не дадут, и он не так прост, как кажется, поскольку поверхностный ответ неприемлем. До истины добираться придется самому. И быть честным с собой. А для этого себя надо уважать и принимать. Для меня лично это трудные задачи.

Я впопыхах преодолел колледж и высшую школу, рвался начать работу, доказать миру, что я жив и моя жизнь имеет значение. Мой жизненный фокус был вне меня, снаружи. Как у Марри. Добиваться и впечатлять. Быть важным человеком, вожаком. Классический путь. Традиционный. Вроде очевидная и достойная цель. Я принял ее не раздумывая. Но оказалось, что для меня он – как бежать за радугой. Хуже того – как бежать за чужой радугой. Радугой, чью красоту я толком и не видел.

Благодаря Фейнману я осознал другую возможность. И так же, как открытие квантовой теории заставило физиков пересмотреть все прочие теории, пример Фейнмана заставил меня пересмотреть мои. Он не рвался в лидеры. Он не тяготел к модным «единым» теориям. Открытие приносило ему удовлетворение, даже если он открывал нечто уже известное другим. Удовлетворение возникало, даже если удавалось просто вывести заново и самостоятельно чей-то чужой результат. Даже если это просто игра с ребенком. Удовлетворение для себя. Фокус у Фейнмана был внутренний, и этот внутренний фокус даровал ему свободу.

Наша культура, по определению Фейнмана, – греческая. В нашей культуре люди, живущие как Фейнман, считаются чудаками, потому что Фейнман – вавилонянин. По Фейнману, и физика, и сама жизнь управляются интуицией и вдохновением – и презрением к правилам и обычаям. Он не обращал внимания на привычные методы физики и изобретал свои – свои суммы по траекториям и диаграммы. Академическую культуру он тоже презрел и ел со студентами в «Сальнике», занимался физикой в стрип-клубах, а исследования проводил не из амбиций, а из любви. А если кому-то не нравилось его поведение, что ж, какое ему дело до чьего-то мнения?

Я избрал путь Фейнмана. Многим не повезло так, как мне, и они не чувствуют страсть к какой-нибудь стороне жизни или же, как мой отец-иммигрант, слишком заняты выживанием и небогаты выбором. Особенно пережив страх смерти, я, имея выбор, не хотел его прошляпить. Я принял решение: пока могу, буду расходовать конечное время жизни, преследуя цели, которые меня трогают, независимо от того, считают ли их окружающие достойными или нет. Я решил никогда не упускать из виду красоту физики – и жизни, – какой бы эта красота ни виделась мне лично.

Я знал, что придется рисковать, потому что я не останусь в одной узкой, «последовательной» области исследования – или даже в пределах одной карьеры. Знал, что, раз амбиции – не моя звезда, меня могут не принять мои коллеги, у которых звезда вот такая. Знал, что на меня могут смотреть свысока с тем же неуместным осуждением, с каким я смотрел на профессора Садовода или какое встретил в профессоре Брадокрохе. И я знал, что, может, в конце концов и не обрету успеха, какого добился Фейнман, в привычном, или материальном, смысле, или какого желала мне моя мама, или какой Марри алкал навязать своей дочери Лисе. Зато с внутренним фокусом мое счастье будет в моей власти.