Борис Джонсон - Мне есть что вам сказать

Покорение Багдада стало политически возможно в силу военной реальности. Америка тратит на оборону больше, чем следующие за ней по списку 28 стран, вместе взятые. Мы оказались в однополярном мире, в котором Пентагон может размещать базы не только в Британии, Турции и на Кубе, но и в бывшей советской республике Узбекистан, чьи ракеты 15 лет назад были нацелены на запад. Нет, когда я начинал как журналист, ничего такого и в помине не было. Да и жители Аль-Мансура понятия не имели о противобункерных бомбах.

Наверное, в 1987-м, когда я окончил университет и присматривал себе работу, были мудрые совы типа Френсиса Фукуямы, которые догадывались о том, куда все пойдет. Наверное, были умники, способные предсказать, что коммунизм скоро рухнет, что европейская интеграция начнется и споткнется, что поднимут голову антиглобалисты, а затем захлебнутся в собственных противоречиях. Возможно, кто-то предвидел появление Тони Блэра, поражение партии тори и исламский террор.

Возможно, и вы, умный читатель, были среди тех, кто догадывался, что страна захочет уйти от жесткой лексики тэтчеризма и в один прекрасный день для Британии настанет Век Дианы. Возможно, вы даже предрекали, что кажущаяся счастливой в браке привилегированная молодая женщина однажды превратится в мученицу и икону сентиментальных ценностей. Если у вас были подобные подозрения, вы меня явно обошли, ибо в 1987 году я, 23-летний молодожен, счастливый до одури, что получил лучшее образование, которое только может дать Англия, не имел ни малейшего представления о происходящем. Я пишу эти строки глубокой ночью, смотрю в темные окна и жду поезда в Паддингтон. Ни будущее, ни то, что творится там, в ночи, или когда поезда в юго-западном направлении возобновят движение, я уже не могу предсказать.

Моя журналистская карьера началась в цокольном этаже отеля «Мейфэр». Здесь бодрые консультанты по вопросам управления пытались научить меня уму-разуму. Как я ни старался, я не мог смотреть на проекцию таблицы роста прибыли и при этом сохранять сознание. После того как я погрузился в четвертый раз в кому, а потом судорожно вынырнул из нее, один из моих собратьев по учебе, молодой карьерист в сером костюме, не выдержал. Он был моего возраста и вдобавок только что согласился на абсурдную по тем временам зарплату в £18 000 в год. Он ткнул меня в бок и раздраженно прошипел: «Слушай, если ты и дальше будешь так себя вести, толку из тебя не выйдет».

Я подумал, да и теперь так считаю, что он просто надутый индюк. Надеюсь, он стал первой жертвой последовавшей вскоре чистки кадров управленческого консалтинга. Но поскольку уши мои горели, я знал, что он прав. Я прокрался к телефону, позвонил человеку по имени Питер Стотард и не успел оглянуться, как стал сотрудником газеты The Times. Начну с того, что журналистика оказалась почти таким же муторным и унылым делом, как и консультирование по вопросам управления. Большинство журналистов, казалось, просто сидели перед экранами компьютеров Atex и посылали друг другу любовные записки, а потом впадали в ужас, обнаружив, что перепутали получателей.

Работа состояла в том, чтобы заказать телефонный разговор, выслушать, что мистер Икс сейчас на встрече, подождать полчаса, а потом повторить попытку. Вспоминая статьи, которые я тогда писал, не могу найти ничего, достойного похвалы. Я гадал, сколько времени The Times сможет держать на работе такого неисправимого в своей непродуктивности писаку. Пытаясь повысить собственную результативность, я принялся просеивать сообщения информагентств. Все пользователи Atex могли звонить в Reuter или Associated Press, и вскоре я заметил, что в России и Восточной Европе происходит что-то серьезное. А поскольку у The Times не было штатных корреспондентов в Восточной Европе, я начал проявлять личный интерес к происходящему.

В порядке вещей было переписать текст агентства и заявить на него авторство, если ты сделал хотя бы один телефонный звонок и показал, что вложил в материал что-то свое. Я взял измором редактора внешнеполитического отдела Джорджа Брока и с его помощью вскоре создал сеть источников информации – преподавателей в таких местах, как Лондонская школа славянских языков и восточно-европейских исследований, которые с удовольствием подкидывали при случае нужную цитату.

Будь я в 1987–1988 годах поумнее, то обнаружил бы закономерности во всей той писанине, что тогда выдавал на-гора. Понял бы, что государственный социализм не только не способен удовлетворить материальные потребности, но и находится на грани взрыва. Говорят, что история начала наращивать обороты в 1980-е. Стыдно признаться, но я наблюдал за всем этим, не понимая, что происходит. Я был слишком занят тем, чтобы побыстрее поставить свою подпись под очередным материалом, и не морочил себе голову тем, что он может значить. Лишь годом позже, после того как я ушел из The Times при не самых приятных обстоятельствах, происходящее стало очевидно даже мне. Несчастные участники Варшавского договора не просто уступали в технологиях Рональду Рейгану. Они наконец осознали, что социализм с его государственным насаждением уравниловки не только порочен, но и несправедлив: номенклатура всегда достанет себе пару башмаков, недоступных массам. Каждый год, чуть ли не каждый месяц они видели, насколько отстают от Запада, демонстрирующего чудеса потребления и технологий.