Барри Майлз - Бит Отель - Гинзберг, Берроуз и Корсо в Париже, 1957–1963

Правда, контролировать визиты иммиграционной инспекции она не могла. «Полиция по иностранцам – иммиграционная полиция – время от времени устраивала проверку паспортов. Приходили они, как правило, в восемь утра и частенько забирали с собой тех постояльцев, чьи бумаги были не в порядке. Задержанный возвращался обратно через пару часов, заплатив немного – просто налог, и становился претендентом на carte de séjour [16], хотя редко кому хватало времени и терпения, чтобы до конца пройти все бюрократические препоны для получения требуемого документа», – писал Уильям Берроуз. Большинство, в том числе и он сам, прибегали к следующей уловке: каждые три месяца они совершали короткие поездки в Брюссель или Амстердам, так что с каждого нового возвращения во Францию они снова могли официально жить там три месяца без регистрации.

Сама культурная традиция богемы – очень французская. Кстати, Анри Мюрже, автор «Scènes de la Vie de Bohème» [17], утверждал, что настоящая богема может существовать только в Париже. Британия была менее терпима к неортодоксальному поведению. В Лондоне появлялись эксцентрики и эстеты, но не существовало традиции богемной бедноты. В XIX в. Байрон и Шелли находили жизнь на континенте более свободной. Выйдя из Редингтонской тюрьмы, Оскар Уайльд приехал в Париж, чтобы прожить здесь остаток своих дней.

На Жи-ле-Кер всегда были свои богемные обитатели. В 1930 г. в доме номер один жила Дороти Уайльд, пугливая племянница Уайльда, а лорд Жерард Вернон Вэллоп Люмингтон, девятый граф Портсмут, иногда жил под самой крышей этого же здания и там в конце 1920-х время от времени иногда курил опий с Каресс и Гарри Кросби. В 1930-х Брайон Гайсин проживал в прекрасной квартире на углу набережной, даже не представляя себе, что вернется на ту же самую улицу два десятилетия спустя.

Улица Жи-ле-Кер стала также местом знаменитого ареста э. э. каммингса. В июле 1923 г., в три часа утра, Джон Дос Пассос, Гилберт Селдс и каммингс выступили предводителями акции «Место любителей кальвадоса – Жи-ле-Кер». Когда каммингс остановился, чтобы помочиться у стены, материализовалась «целая фаланга жандармов». Его арестовали и отвели в полицейский участок на набережной Великих Августинцев, где его зарегистрировали как « un Américan qui pisse» («писающего американца». – Прим. пер. ) и велели прийти на следующее утро для предъявления обвинения. Селдс позвонил своему другу-писателю Полю Моранду, работавшему в Министерстве иностранных дел, Ministre des Affaires Etrangères, и тот посодействовал снятию обвинений. каммингс об этом ничего не знал и на следующее утро вернулся в полицейский участок. Его отпустили, и когда он выходил из здания, увидел толпу приятелей с плакатами «Reprieve le Pisseur Américain!» («Помиловать писающего американца!». – Прим. пер. ). каммингс был глубоко тронут их солидарностью, однако впоследствии узнал, что этот протест – просто тщательно продуманная шутка.

Рашу продолжали богемную традицию квартала. В одной из чердачных комнат жили фотограф, который за два года не сказал никому ни слова, и художник, наполнивший свою комнату соломой. Среди шлюх, джазовых музыкантов и натурщиков попадались совсем эксцентричные личности, например, мужчина из французской Гвианы такого гигантского сложения, что едва протискивался в узеньких коридорчиках, и надменная индокитайская дама, всегда ходившая в шелковых платьях, а на двери у нее висела бамбуковая занавеска. Первый из так называемых битников приехал в 1956 г., это был художник-швейцарец, которого все звали Иисусом Христом. У него были длинные, густые темные волосы почти до пояса, запущенные борода и усы. Он носил длинные грязные хлопковые одежды и ходил в сандалиях на босу ногу даже в самые сильные парижские холода. У него не было денег на холсты, и он рисовал на стенах, а потом очередь дошла до потолка и пола его номера на третьем этаже. Месье Рашу относился к этому безразлично, он надеялся, что запах краски отпугнет клопов.

В отличие от всех остальных обветшавших отелей Парижа, удовлетворявших только самые насущные потребности, Бит Отель отличался тем, что мадам Рашу прилагала все усилия, чтоб художники хотели оставаться здесь, и предоставляла своим постояльцам свободу жить как им нравится. Ты мог привести кого угодно в свою комнату – юношу, девушку, целую компанию, только им надо было записаться в fiche, книге регистрации гостей, если они оставались на ночь. На этом настаивала полиция. Во всем остальном он был таким же неопрятным и грязным, как и его соседи. Здесь были крысы и мыши, грязные комнаты и лестницы, вонючие туалеты, по коридорам вечно плыл запах готовки. Художник Жан-Жак Лебель жил неподалеку на улице, на которой находился отель «Колбе», и часто приходил в гости к американским битникам. «Там зачастую очень плохо пахло, – вспоминал он, – потому что много людей готовили в своих комнатах; там был Дикси Ниммо, парень с Ямайки, который использовал в готовке огромное количество лука и чеснока и прованивал все помещение. А еще были старики-французы, казалось, жившие там уже целую вечность, они готовили с большим количеством жира, которым пропахла вся их комната… Крысы водились на первом этаже, на верхних их не было, и только когда уровень воды в Сене поднимался, они вылезали из своих нор и ползали по наркоманам. Отвратительное зрелище, подобная атмосфера описана в “Голом ланче”».