Генри Форд - Моя жизнь, мои достижения

Я с жалостью отношусь к тому бедолаге, чей дух настолько мягок и не закален, что ему, прежде чем приступить к работе, требуется погрузиться в «дружелюбную атмосферу». Такие люди существуют. Но если они не обретут достаточной духовной и моральной твердости, чтобы перестать зависеть от «атмосферы», они обречены на поражения. Обречен на поражение не только их бизнес – они обречены как личности, как если бы их костяк не затвердел до такой степени, чтобы они могли самостоятельно стоять на собственных ногах. В наших бизнес-компаниях слишком многое зависит от добрых чувств. Людям слишком нравится работать с теми, кто им нравится. И в конечном счете от этого гибнут многие ценные качества.

Не поймите меня превратно: когда я говорю о «добрых чувствах», я имею в виду привычку превращать личные пристрастия или антипатии в единственное мерило ценности чего бы то и кого бы то ни было. Представьте, что вам не нравится какой-то человек. Это плохо говорит о нем? Нет, вполне возможно, это плохо говорит о вас. Ваши симпатии или антипатии основаны на фактах? Каждый разумный человек знает, что есть люди, которые нам не нравятся, и порой это как раз те, кто кажется нам более способным, талантливым, чем мы сами.

И если приподнять этот разговор на более высокий, чем существование конкретного предприятия, уровень, то нет никакой необходимости в том, чтобы богатые любили бедных, а бедные пылали любовью к богатым. Нет нужды в том, чтобы работодатель обожал работников, а работники любили работодателя. Необходимо другое: чтобы каждый старался воздать должное другому в соответствии с его заслугами. Вот это и есть демократия, а не бесконечные рассуждения на тему о том, кто должен владеть кирпичами, а кто – строительным раствором, кому принадлежат печи, а кому – мельницы. И демократия не имеет ничего общего с вопросом: «Кто должен быть начальником?»

Такой вопрос слишком похож на другой вопрос: «Кто в нашем квартете будет петь тенором?» Очевидно, тот, кто может петь тенором. Можно, например, свергнуть Карузо. Представьте себе некую теорию музыкальной демократии, которая низводит Карузо до уровня музыкального пролетариата. Можно ли с ее помощью вознести другого тенора на место Карузо? Или же дар Карузо по-прежнему останется при нем?

Если я только правильно прочел знаки, мы сейчас находимся в самом эпицентре перемен. Они происходят повсюду, неторопливые, порой едва заметные, но несомненные. Мы постепенно учимся соотносить причины и следствия. Огромная доля того, что мы называем беспорядками, огромная доля разрушения того, что казалось незыблемыми институтами, на самом деле есть не что иное, как поверхностные проявления движения к обновлению. Взгляды общества меняются, и все, что нам нужно, чтобы превратить очень плохую систему прошлого в очень хорошую систему будущего, – это в какой-то мере изменить наш взгляд на действительность. На смену весьма специфической ценности – упрямству и твердолобости, которой прежде так восхищались и которая по сути своей была не чем иным, как тупостью, – пришла способность мыслить, интеллигентность; мы также избавляемся от слезливой сентиментальности. Одни путали с прогрессом твердолобость, другие путали с прогрессом мягкость. Мы обретаем более четкий взгляд на реалии жизни и начинаем понимать, что все, что нам от жизни нужно, уже в этом мире есть, и нам следует просто лучше использовать то, что мы имеем, но для этого необходимо лучше знать эти реалии и понимать, что они означают.

То, что ошибочно – а мы все осознаем, сколь многое на самом деле неверно, – может быть исправлено с помощью четкого определения ложности. Мы так долго поглядывали друг на друга, на то, чем обладает один и в чем нуждается другой, что превратили в личное дело то, что намного больше и выше отдельных личностей. Будьте уверены: наши экономические проблемы в огромной степени зависят от самой человеческой природы. Эгоизм существует, и он, несомненно, окрашивает всю жизненную конкуренцию. Если бы эгоизм был присущ какому-то одному классу, с ним было бы легко справиться, но эта черта в разной степени присуща всем людям. И алчность существует. И зависть. И ревность.

Поскольку нам уже не приходится столь яростно сражаться за само выживание – а так оно и есть, хотя, возможно, мы острее стали чувствовать неуверенность, – у нас появилась возможность дать волю некоторым из более благородных мотивов. Привыкнув к роскоши цивилизации, мы уже меньше о ней думаем. Прогресс, в обычном его понимании, сопровождается значительным ростом всего, что необходимо для жизни. На обычном американском заднем дворе мы можем увидеть больше техники и больше каких-то хитрых механизмов, чем в целом африканском королевстве. У обычного американского мальчишки больше всякого рода личного имущества, чем у целой общины эскимосов. Список кухонной утвари, содержимого столовой, спальни и угольного подвала способен пошатнуть веру в собственное могущество и в собственные представления о роскоши любого монарха пятивековой давности. Но этот рост жизненных благ есть лишь очередной этап. Мы схожи с индейцем, заявившимся в город со всей своей наличностью в кармане и скупающим все подряд. И мы не осознаем, какой труд и сколько материалов вложено в то, чтобы предоставить нам всю эту мишуру и безделицы, которые делаются исключительно ради того, чтобы их продать, и покупаются исключительно ради того, чтобы их иметь – они не служат никакой благой цели, и в начале они всего лишь бессмыслица, а в конце – всего лишь мусор. Человечество идет вперед, оставляя позади эту стадию производства безделиц, и промышленность начинает перестраиваться под реальные нужды мира, и потому мы можем надеяться на дальнейшее продвижение к жизни, которую все мы предвидим и помехой которой служит наша нынешняя «вполне приемлемая» стадия.