Лоуренс Аравийский - Семь столпов мудрости

Служба у меня теперь была выгодной, потому что я, понимая свою ценность для арабского движения, свободно тратил деньги на тех, кто обеспечивал мою безопасность. Молва, в кои-то веки игравшая положительную роль, золотила мою открытую руку. Фаррадж и Дауд с двумя земляками из племени биаша – Кидром и Миджбилем – завершали состав группы.

Фаррадж и Дауд были сообразительны и веселы в дороге, которую они любили так, как все бойкие агейлы, но в лагере избыток остроумия постоянно доводил их до стычек. На этот раз они превзошли сами себя, исчезнув утром в день нашего выступления. В полдень пришла записка от шейха Юсуфа, что они находятся в его тюрьме. Юсуф спрашивал, не хочу ли я с ним об этом поговорить. Я направился к его дому, около которого увидел большую толпу любопытных. Шейх только что купил верховую верблюдицу чистых кровей кремовой масти. Животное вечером заблудилось в пальмовой роще, в которой расположились лагерем мои агейлы. Они не подозревали, что верблюдица принадлежала губернатору, и, прежде чем отпустить ее на все четыре стороны, до рассвета трудились, окрашивая ее голову хной, а ноги – индиго.

Акаба мгновенно невероятно зашумела по поводу этого циркового животного с ярко-желтой головой и синими ногами. Юсуф узнал свою верблюдицу с трудом и поднял всю полицию, чтобы схватить преступников. Обоих приятелей, по локоть измазанных краской и яростно утверждавших, что они ни в чем не виноваты, привели в суд. Однако обстоятельства были слишком серьезны, и Юсуф, сделав все возможное, чтобы пронять их хорошей поркой пальмовыми прутьями, бросил их в кандалах в кутузку, для того чтобы они могли недельку поразмыслить о своем поведении. Я предложил ему на время свою верблюдицу, пока его собственная не вернется в первоначальный вид. Потом объяснил, что нам настоятельно нужны эти преступники, и пообещал всыпать им дополнительную порцию прутьев, когда у них заживут зады от прежней экзекуции. Только после этого шейх приказал отпустить их. Фаррадж и Дауд были по-настоящему рады тому, что избежали завшивленной тюрьмы, и с радостным пением присоединились к нам.

Эта история нас задержала. Мы в последний раз поужинали в роскоши лагеря и вечером пустились в путь. Четыре часа мы двигались медленно. Первый переход всегда бывал медленным: как люди, так и верблюды с большой настороженностью и тревогой выходили навстречу новым опасностям. Вьюки съезжали, приходилось дополнительно подтягивать подпруги и менять всадников. Кроме моих собственных верблюдиц (Газели, теперь уже почтенной бабушки, приставленной к верблюжатам, и Римы, ухоженной верблюдицы, которую Сухур украл у племени руалла) и верблюдов моих телохранителей, я ездил на индийских и уступил одного из них Вуду (отлично сидевшему в седле и почти каждый день менявшему животных), а другого – йеменцу-кавалеристу Торну. Торн сидел в седле как араб: на нем был головной платок и полосатый халат поверх формы хаки. Сам Ллойд восседал на чистокровной верблюдице, предоставленной ему Фейсалом. Это было красивое, быстроглазое животное, но похудевшее и обстриженное после чесотки.

Наш отряд двигался в беспорядке. Вуд отставал, и мои люди, новые и необученные, которым стоило большого труда держать индийских верблюдов вместе, теряли с ним связь. Так он остался вдвоем с Торном и пропустил наш поворот к востоку в глубокой темноте, всегда царившей ночью в теснинах Итма, если только луна не стояла прямо над головой. Они продолжали двигаться по главной дороге в направлении Гувейры и ехали так долгие часы. Наконец они решили дождаться рассвета в одной из боковых долин. Оба были впервые в этих краях, не слишком доверяли арабам и постоянно оглядывались по сторонам. Мы догадались о случившемся, когда они не появились на полуночном привале, и еще до рассвета Ахмед, Азиз и Абдель Рахман повернули назад, получив приказ объехать все три из возможных дорог и привести заблудившуюся пару в Румм.

Я остался с Ллойдом и с основной частью отряда, служа им проводником на волнистых склонах розовых песчаных и зеленых тамарисковых долин в Румм. Воздух и освещение были так восхитительны, что мы ехали, совершенно не думая о завтрашнем дне. Мир вокруг нас становился все благодатнее. Прошедший накануне вечером слабый дождь, соединив вместе землю и небо, превратил их в мягкий день. Краски скал, деревьев и почвы были такими чистыми, такими живыми, что мы испытывали восторг от реального контакта с ними и боль от невозможности унести хоть какую-то их часть с собой. Мы наслаждались своей праздностью. Индийцы оказались скверными погонщиками верблюдов, а Фаррадж и Дауд жаловались на новую форму «седельной болезни», которую они называли «юсуфовской» и которая частенько заставляла их слезать с верблюдов и милю за милей шагать пешком.