Элизабет Гаскелл - Жизнь Шарлотты Бронте

Посылаю Вам «Предварительную сцену», являющуюся частью большого сочинения, в котором я пытаюсь показать сильные страсти и слабые принципы, борющиеся с развитым воображением и тонкими чувствами. Борьба эта с годами, когда юность уступает место зрелости, оборачивается злыми делами, краткими наслаждениями и оканчивается безумием и разрушением телесной оболочки. Прислать Вам всю вещь значило бы подвергнуть большому испытанию Ваше терпение. То, что Вы прочтете, – не более чем описание воображаемого ребенка. Но прочтите этот отрывок, сэр, и осветите своим светом полную тьму, проявите столь ценимую Вами самим добросердечность: отправьте мне ответ, пусть даже одно слово о том, следует мне писать дальше или нет. Простите мне излишнюю горячность: мои чувства в данном случае не могут не быть горячи, и примите, сэр, уверения в самом глубоком почтении.

Ваш покорный слуга,

Приложенные стихи кажутся мне весьма похожими на некоторые фрагменты самого письма, но, поскольку каждый предпочитает судить самостоятельно, я скопирую сюда шесть первых строф – это примерно треть всего произведения, и определенно не худшая.

Вскоре после возвращения из Дьюсбери-Мура Шарлотта услышала горестную весть: ее подруга Э. собиралась покинуть здешние края на довольно длительное время.

20 февраля

Что же я буду делать без тебя? Как долго продлится наша разлука? Отчего мы должны быть лишены общества друг друга? Все это непостижимая воля судьбы. Я так хотела побыть с тобой: всего пара дней или недель, проведенных вместе, укрепила бы во мне те чувства, которыми я так поздно стала дорожить. Ты первая указала мне путь, и я пытаюсь идти по нему по мере моих слабых сил, и вот теперь тебя не будет рядом со мной, и я должна двигаться вперед в печали и одиночестве. Отчего нам нужно разлучаться? Конечно, оттого, что нам грозит опасность слишком сильно полюбить друг друга и сбиться с пути Создателя, свернув на тропу идолопоклонства, поклонения созданию. Поначалу я не находила в себе сил провозгласить: «Да будет воля Твоя!» Дух мой противился, хотя я и знала, что поступаю неправильно. Оставшись сегодня утром на минуту одна, я обратилась к Господу с горячей мольбой дать мне силы подчиняться любому проявлению Его воли, даже если меня ждут куда более суровые испытания, чем теперь. После этого я почувствовала себя спокойнее и смиреннее, а следовательно – счастливее. В прошлое воскресенье я была в мрачном настроении духа и открыла Писание. Начав читать, я вдруг ощутила нечто такое, чего не было со мной много лет: приятную безмятежность, какая, помнится, посещала меня, когда я была совсем маленькой и летними воскресными вечерами стояла у открытого окна, читая о жизни некоего французского дворянина, сумевшего достичь высочайшей степени святости, какую только достигал человек со времен первых мучеников.

Дом Э. находился от Дьюсбери-Мура на таком же расстоянии, как и от Роу-Хеда, и субботними вечерами Мэри или Э., случалось, навещали Шарлотту. Они по очереди уговаривали ее погостить у них до утра понедельника, но она редко на это соглашалась. Мэри рассказывает:

За все время службы у мисс Вулер Шарлотта побывала в нашем доме всего два-три раза. Мы спорили о политике и религии. Она, сторонница тори и дочь англиканского священника, всегда оставалась в одиночестве в спорах, случавшихся в среде диссентеров и радикалов. Ей приходилось каждый раз выслушивать произносимые с апломбом речи, которые я к ней уже обращала во время учебы в школе: о деспотичной аристократии, корыстолюбивом духовенстве и т. д. У Шарлотты не было сил защищаться; иногда она находила некоторую правду в чужих словах, но обычно просто молчала. Ее хрупкое здоровье вынуждало ее к уступчивости, и для того, чтобы противостоять другим, она собирала все свои слабые силы. Поэтому она кротко выслушивала мои советы и позволяла мне командовать и поучать, по временам выбирая из моих слов зерна разумных суждений, но никогда не позволяя никому нарушать своим вторжением независимость собственных мыслей и поступков. Ее молчание заставляло собеседника думать, что она с ним соглашается, в то время как на самом деле все было прямо наоборот. Шарлотта никогда никому не льстила, и потому каждое ее суждение было воистину золотым, будь то хвала или хула.