Элизабет Гаскелл - Жизнь Шарлотты Бронте

Визит мисс Вулер принес Шарлотте большое облегчение. Она писала, что общество этой гостьи подействовало и на ее отца, и на нее саму чрезвычайно благотворно, «как хорошее вино». Однако мисс Вулер не могла задержаться долго, и после ее отъезда однообразие жизни вернулось во всей своей силе. Единственными событиями, происходившими в течение целых дней или даже недель, были периодически получаемые письма. Надо помнить, что здоровье мисс Бронте часто не позволяло ей выходить из дому в холодную или ветреную погоду. При малейшем воздействии холода ее начинали мучить боли в горле и груди и становилось трудно дышать.

Письмо от мисс Вулер, полученное после ее отъезда, очень тронуло Шарлотту, хотя в нем просто выражалась благодарность за доброту и оказанное внимание. Трогательными показались слова о том, что мисс Вулер в течение многих лет не чувствовала такой радости, как в те десять дней, которые провела в Хауорте. Эта маленькая фраза вызвала у мисс Бронте ощущение тихого счастья. «Мне стало от этого хорошо», – сказала она.

В письме к далеко живущему другу 344, написанном в это время, мы снова встречаем воспоминание о посещении Лондона. Письмо слишком велико, чтобы считать его простым повторением уже сказанного, а кроме того, по нему видно, что первые впечатления от увиденного и услышанного не исчезли, а выдержали испытание временем.

Как Вы слышали, я провела прошлым летом несколько недель в Лондоне, и очень многие вещи, которые мне довелось там увидеть и услышать, были весьма интересны. Особенно мне запомнились лекции мистера Теккерея, игра мадемуазель Рашель, проповеди Д’Обинье, Мелвилла и Мориса 345, а также Хрустальный дворец.

О лекциях мистера Теккерея, очень любопытных, много писали в газетах. Я не всегда могу согласиться с его взглядами и чувствами, однако меня восхищали благородная легкость, спокойный юмор, вкус, талант, простота и оригинальность лектора.

Игра Рашель буквально пронзила и приковала меня к себе, заставив ужаснуться. Гигантская сила, с которой она выражает худшие из человеческих страстей, показывая самую их суть, представляет собой зрелище столь же захватывающее, как бой быков в Испании или сражения гладиаторов в Древнем Риме, и (как мне кажется) в нравственном отношении ничуть не лучшее, чем эти отвратительные возбудители народной свирепости. В том, что она демонстрирует, мало человеческого: это нечто худшее, нечто более дикое, это демонические чувства и ярость. Рашель несомненно гениальна, но, боюсь, она использует свой дар в нелучших целях.

Что касается трех проповедников, то все они мне очень понравились. Мелвилл показался мне самым красноречивым, Морис – самым серьезным. Если бы мне пришлось выбирать, то я посещала бы проповеди Мориса.

О Хрустальном дворце не стоит долго распространяться. Вы наверняка уже слышали множество мнений о нем. Поначалу он поразил меня и заставил безотчетно восхищаться. Однако впоследствии мне удалось посетить его в компании Вашего именитого соотечественника сэра Дэвида Брюстера, и, послушав, как он, со своим приятным шотландским акцентом, ясно и доходчиво объясняет многие вещи, бывшие для меня до того времени тайной за семью печатями, я стала немного лучше понимать устройство этого чуда или, по крайней мере, его части – а соответствует ли то, что получилось у строителей, большим ожиданиям публики, я не знаю.

Все ухудшающееся самочувствие в конечном итоге подавило ее физически, несмотря на все усилия разума и воли. Она попыталась отогнать мучительные воспоминания, обратившись к творчеству, к тому же издатели постоянно напоминали, что ждут ее нового романа. «Городок» был начат, однако у мисс Бронте не хватало сил его продолжать.

Похоже, моя книга не будет готова к сроку, о котором Вы пишете. Если здоровье сильно не ухудшится, я продолжу писать, с тем чтобы поскорее ее закончить. В противном случае – как получится. Быстрее у меня не выходит. Если меня покидает настроение (как покинуло сейчас, не соизволив даже оставить записки о том, когда вернется), я откладываю рукопись и просто жду, когда оно придет снова. Видит Бог, иногда я жду долго – очень долго, как мне кажется. У меня есть к Вам одна просьба. Пожалуйста, не говорите никому о моей книге до тех пор, пока она не будет написана и Вы не возьмете ее в руки. Она может Вам не понравиться. Я сама не в восторге от нее, а писатели, как Вы прекрасно знаете, всегда очень терпимы, чтобы не сказать слепы, к своим недостаткам. Даже если она выйдет пригодной, то предварительные разговоры о ней как о «великой» все-таки кажутся мне опасными: они могут разрушить пока что эфемерный успех этого романа. Людям свойственно верить или по крайней мере громко заявлять, что они ожидают от книги чего-то небывалого; затем следует разочарование, читатели начинают мстить былому кумиру, и книга проваливается. Если бы, сочиняя, я думала о критиках, которые, как я знаю, ждут произведений Каррера Белла с готовностью «сокрушить все кости его, прежде чем он достигнет дна рва» 346, то моя рука оказалась бы парализована. Я делаю все возможное, закутываю свою голову в плащ Терпения и жду.