Элизабет Гаскелл - Жизнь Шарлотты Бронте

Мисс Бронте напомнила мне свою героиню – Джейн Эйр. Она ниже среднего роста и двигается очень тихо, бесшумно, словно «маленькая птичка», как Рочестер называет Джейн, – если не брать во внимание, что все птички веселы, а в этот дом радость не входила с тех пор, как он был построен. В те времена, когда хозяин только женился и привез сюда свою невесту, и в те времена, когда в нем слышались детские голоса и топали маленькие ножки, – даже тогда заброшенное и переполненное кладбище и резкие порывы ветра заглушали веселье и счастье. Теперь же испытываешь горечь при виде этого миниатюрного создания, заживо похороненного в подобном месте, особенно когда думаешь о том, что в этой хрупкой оболочке заключена сила пламенной жизни, которую ничто не может потушить или охладить.

В одном из предшествующих писем мисс Бронте пишет о статье в «Палладиуме», которую считает заслуженным признанием достоинств «Грозового перевала» – романа, написанного ее сестрой Эмили. Ее собственные сочинения хвалили, причем со знанием дела, и Шарлотта была благодарна за это. Однако ее горячее сердце переполняла благодарность к тому, кто воздал должное умершей. Она всячески пыталась узнать имя автора статьи, и когда выяснилось, что это мистер Сидней Добелл, то немедленно внесла его в «род избранный» 303тех, кого Смерть сделала близкими.

Мисс Бронте с интересом следила за всем, что он писал, и вскоре между ними возникла переписка.

Мистеру У. С. Уильямсу, эсквайру

25 октября

Посылка с книгами пришла вчера вечером, и я, как обычно, должна признать, что Ваш выбор («Эссе» Джеффри, «Жизнь доктора Арнольда», «Римлянин» 304, «Элтон Лок» 305) – как раз то, что мне хотелось бы получить.

Вы пишете, что я не оставляю себе книг. Прошу прощения, мне стыдно своей жадности, но я задержала «Историю» Маколея 306, «Прелюдию» Вордсворта и «Филипа ван Артевельде» Тейлора 307. Я успокаиваю свою совесть тем, что две последние, поэтические, книги можно не считать. Для меня это удобная идея, я взяла ее из «Римлянина», и думаю, не стать ли ее адептом? Надеюсь, никто на Корнхилл не станет ее оспоривать и утверждать, что «поэзия» обладает какой-то ценностью для кого-либо, кроме изготовителей сундуков.

У меня уже есть «Эссе» Маколея, «Лекции по моральной философии» Сиднея Смита 308, а также сочинение Нокса о расах 309. Труд Пикеринга 310на ту же тему я пока не видела, нет у меня и всех томов «Автобиографии» Ли Ханта 311. Однако, несмотря на это, я более чем достаточно обеспечена книгами на длительное время. Мне очень понравились эссе Хэзлитта.

Осень, Вы правы, выдалась очень приятной. И я, и мои одиночество и память часто наслаждались солнечной погодой во время прогулок по пустошам.

Я была несколько разочарована тем, что не пришли гранки «Грозового перевала»: меня одолевает горячечное нетерпение закончить его редактирование. Работа с рукописями и тому подобным не могла пройти для меня безнаказанно и не повлиять на мое настроение: меня ждали и светлые воспоминания, и горькие сожаления. Теперь, как и раньше, книги, присылаемые с Корнхилл, являются моими лучшими лекарствами. Они приносят мне утешение, которое вряд ли принесли бы книги, взятые в обычной библиотеке.

Я уже прочла бо́льшую часть «Римлянина». Многие пассажи в нем обладают воодушевляющей силой истинной поэзии, есть образы, исполненные великолепия, строчки, которые раз и навсегда запечатлеваются в памяти. Возможно ли, чтобы на небосводе появилась новая планета в то время, как все звезды быстро клонятся к закату? Мне кажется, дело обстоит именно так: у этого Сиднея или Добелла есть собственный голос, он ни у кого не заимствует и никому не подражает. Временами, правда, в «Романе» слышен Теннисон, а иногда и Байрон, но затем сразу следует новая нота. Нигде она не слышна яснее, чем в кратких лирических строках, которые звучат на собрании певцов, – нечто вроде заупокойной мессы по умершему брату. Эта музыка не только чарует ухо и ум, она успокаивает сердце.

Следующий фрагмент интересен тем, что передает ее мысли после прочтения биографии доктора Арнольда.

6 ноября

Я только что закончила чтение «Жизни доктора Арнольда» и хотела бы, отвечая на Вашу просьбу, выразить свои мысли по поводу этой книги, хотя задача кажется мне не из легких: мне не хватает уместных в этом случае понятий. Характер героя не таков, чтобы для него было достаточно пары хвалебных фраз; это характер неоднозначный, и чистый панегирик тут неуместен. Доктор Арнольд, по-моему, не был ангелом; его величие заключено в земные формы. Он мог быть суров и даже жесток, пристрастен и даже склонен к противоречию. Будучи сам неутомимым работником, он едва ли был способен понять или тем более потворствовать тем, кто в большей степени нуждался в отдыхе. Возможно, лишь одному человеку из двадцати тысяч дается такое трудолюбие, как у доктора Арнольда; он представляется мне величайшим тружеником. Его требовательность в этом отношении приводила к тому, что он бывал вспыльчив, строг и самоуверен, – эти качества являлись его немногочисленными недостатками (если только мы можем назвать недостатком то, что ни в коей мере не делает личность хуже, а только заставляет ее предъявлять слишком высокие требования к своим не столь сильным ближним). Далее идут только хорошие качества. О них ни у кого не возникает ни малейшего сомнения. В ком еще могли бы мы найти столь же образцово воплощенные чувства справедливости, твердости, независимости, серьезности, искренности?