Майкл Харрис - Со всеми и ни с кем - книга о нас – последнем поколении, которое помнит жизнь до интернета

Мы ненадолго замолчали, и я машинально посмотрел на экран моего ноутбука. Я поднял голову.

– Вы однажды сказали, что интернет утомляет своим всезнайством. Вы шутили или говорили серьезно?

– Может быть, серьезно.

Неподалеку находился зеленый холм моего детства. В душе до сих пор теплятся смутные воспоминания о той безмятежности, которой наслаждался я на этом холме. Никогда после не испытывал я такого душевного покоя. На следующий день я в одиночестве поднялся по заросшей травой тропинке на вершину заветного холма. Я похлопал по карманам в поисках телефона, чтобы достать и выключить, но потом вспомнил, что не взял его. Старчески кряхтя, я улегся на траву и уставился в синее небо, стараясь представить себе миллионы телефонных звонков и сетевых запросов, летевших над моей головой и оставлявших радужные следы как реактивные самолеты. Постепенно все небо перед моим мысленным взором оказалось переплетено этими цветными нитями.

Я вспомнил о Кенни, который собрался обедать, не ведая, куда это я запропастился. Вспомнил и о родителях, которым следовало отправить поздравления по случаю годовщины свадьбы. Подумал об издателях в Торонто и Нью-Йорке, ожидавших от меня дополнений. Я представил себе все сообщения, которые мне следовало отправить и принять, чтобы получить то, что мне нужно, чтобы быть уверенным…

Нет, мне требовалось какое-то откровение свыше. Прищурившись, я смотрел на небо, ожидая перезагрузки. Я был уверен: время откровения настало, я заслужил тишину и уединение и на этой высокой, даже вдохновляющей ноте закончил бы книгу. Я был готов к духовному преображению.

Но позвольте мне вместо этого рассказать вам правду.

Если вы внимательно присмотритесь к невозможности затеряться, к концу уединения (если постараетесь отбросить от себя сумасшедший ритм жизни и необходимость постоянного общения), то и в этом случае вы обретете лишь бледную тень прежнего образа. Потерянное уединение мелькнет перед глазами как смутный образ памяти, который можно уловить, но нельзя рассмотреть детально. Прочувствовать, что значит отлучиться от сети, можно теперь только приблизительно.

Я могу внести в свою жизнь небольшие изменения: выключить телефон, перестать заглядывать в электронную почту. Я могу делать это, чтобы дать себе передышку и на короткие мгновения погрузиться в одиночество. Это не патология, не навязчивость – это норма. В конце концов, это всего лишь небольшие изменения. Можно позволить себе очень короткие передышки или отдых подольше, как этот, на холме. В такие моменты я начинаю ощущать нехватку одиночества, и она причиняет мне теперь немного больше неудобств, чем совсем недавно.

Да, я делаю эти мелкие и робкие шажки, потихоньку поднимаясь на свой зеленый холм. Это труд, который я взял на себя добровольно и по собственному желанию. Вернуться к холму, оглядеться, посмотреть на холм – но именно в одиночестве и своими собственными глазами. Поискать в траве, повести себя так, словно уединение – это жемчужина, которую я когда-то здесь обронил. Она скрыта от моих глаз, и это придает ей еще большую ценность.

Джозеф Вейценбаум, изобретший «Элизу», в своей книге «Возможности вычислительных машин и человеческий разум. От суждений к вычислениям» [94](1976) предсказал, что «компьютеры вторгнутся в саму ткань, из которой человек создает свой мир». Автор искренне верил, что компьютеры станут неотъемлемой частью нашего восприятия и бытия, то есть превратят нас в киборгов. Он предсказал, что попытка вырвать компьютер из жизни человеческого общества окажется для него такой же смертельной, как попытка выдрать легкие из организма человека. Но это еще не вся история.

Каждая технология рождается в определенном глобальном контексте и распространяется на фоне существующих экономических, политических и даже доктринальных ожиданий. Мы должны – вслед за Нилом Постманом – предположить, что «психологическая отстраненность от любой технологии», которая всегда кажется нам странной, «не является ни неизбежной, ни естественной».

Еду домой. Стою в автобусе, трясусь, держась одной рукой за поручень, и вижу, что вокруг меня множество молодых и не очень людей прогоняет скуку, играя на телефонах в игры. Автобус резко поворачивает, люди дружно склоняются в одну сторону, сталкиваются друг с другом, но никто не отрывает взгляд от дисплея. Пожилая седоволосая женщина отворачивается и начинает смотреть в окно, но этого никто не замечает. Для пассажиров автобуса она не существует.