Майкл Харрис - Со всеми и ни с кем - книга о нас – последнем поколении, которое помнит жизнь до интернета

Мы пьем кофе в гостиной. Стена, покрытая пластиковыми плитками, похожа на материнскую плату и соответствует духу времени. Коупленд (мужчина за пятьдесят с гривой седых, зачесанных назад волос, похожий на средневекового знахаря) задумался, прежде чем ответить на только что заданный мною вопрос: «Когда вы в последний раз провели день без интернета?»

«Десять лет назад, – отвечает он наконец. – Мой мастер по компьютерам ничего не мог сделать, и я в Лондоне остался на два дня без сети, а так я выхожу в интернет ежедневно, начиная с девяностых».

«Вы никогда не отказывались от интернета намеренно?»

Коупленд отпил кофе и слегка поморщился. «Я бы свихнулся. Помните день, когда отключилась “Википедия”? Меня это едва не подкосило». Этот ответ меня удивил и даже немного разочаровал. Может быть, я надеялся, как Коупленд, автор дюжины мировых бестселлеров, расскажет мне, что весь секрет заключается в том, что он заглядывает в электронную почту всего раз в неделю…

А он между тем продолжил: «В течение многих лет моя жизнь была разделена на части неким подобием километровых столбов – когда я покончил с чтением газет, когда связался с интернетом, все это говорит о том, что мозг подвергся колонизации этими новыми вещами». Мне показалось, что Коупленду нравится такая колонизация. Он заглядывает в Google по сто раз в день, а на руке у него браслет, фиксирующий фазы сна: каждый цикл быстрых движений глаз регистрируется в виде аккуратных цветных столбиков.

По Коупленду, эта колонизация предлагает нам интеллектуальный парадокс – мы одновременно знаем все и не знаем ничего. Проникновение интернета в наш мозг погружает нас в поистине странное ментальное состояние. Мы понимаем, что никогда не были умнее как индивиды, но и никогда не ощущали себя такими глупцами. Для описания этого парадокса Коупленд использует слово глумный (глупый + умный). Глумные люди ощущают рост своего интеллекта, но одновременно чувствуют свою глупость, потому что информация достается им невероятно легко. Статья, которую он написал для Financial Times, предлагает пример глумного мышления: «В прошлом месяце мне показали страницу Frankfurter Allgemeine Zeitung, а я смотрел на слова статьи и ждал, когда появится перевод. Тогда я почувствовал себя глумным».

Я рассказал Коупленду, что хочу избавиться от своей глумности самыми радикальными средствами – вернуться в технологическое окружение моего детства.

– Я хочу на месяц избавиться от интернета, – сказал я. – Взять отпуск у электронной почты, оставить дома телефон. Хочу сделать нечто противоположное румспринге [93].

– Сынок, – прищурившись, произнес Коупленд, – я ни за какие деньги не смогу вернуть тебя в прошлое.

– Вы думаете, что от этого не будет никакой пользы?

– Может быть, и будет, но не в этом дело. Ты же ждешь откровения, не так ли? Я хочу сказать, что ты, конечно, можешь взять отпуск от интернета, если тебе так уж этого хочется, но это все равно что взять отпуск у ботинок.

Я почувствовал себя последним дураком и не знал, что говорить дальше.

Через несколько дней Коупленд пригласил меня к себе для продолжения разговора. На этот раз мы сидели у него на кухне, которая заодно служила ему кабинетом – среди стопок книг и газет, рукописных листков, деталей конструктора «Лего». Они и пестрая раскраска стен навевали тысячи идей. Мы снова пили кофе, а наши ноутбуки, стоявшие друг напротив друга, создавали впечатление, что мы сейчас начнем игру в морской бой.

Мы заговорили об Алане Тьюринге и его идее объединить человеческий и компьютерный интеллект. Коупленд заметил:

– Знаете, определенную информацию проще всего кодировать эмоциями…

В этот момент с улицы послышался шорох. На гравий дорожки приземлилась сойка. Коупленд встал и покормил птичку через приоткрытое окно. Через мгновение птичка не спеша направилась к пруду.

– Какой чудный момент, – сказал Коупленд.

Мы перестали говорить о технологиях и принялись наблюдать за сойкой, чье мнение о компьютерах мы никогда не узнаем. Я снова спросил об отлучении от компьютера.

– Ну, – заговорил Коупленд, – можно стать бродягой где-нибудь на берегах теплого океана.

– Бродягой?

– Я дружу с Гордоном Смитом (это художник девяноста пяти лет от роду). Наше самое любимое занятие – побродяжничать. Иногда мы выбираем весьма замысловатые маршруты. Самое главное здесь – это физическое движение. Ты идешь, смотришь по сторонам, видишь мир. Мозг переключается в иной режим… Есть один удивительный пляж с казарками, другой – в Канаде, где живут индейцы хайда. Они выбрасывают кости на берег, и океан отмывает их добела… Погуляешь по такому месту часа два-три – и чувствуешь себя так, будто славно выспался. Становишься при этом совершенно бессловесным. В таких местах слова не нужны.