Саймон Монтефиоре - Красный монарх - Сталин и война

После ужина Сталин какое-то время молчал, потом взволнованно спросил:

– Значит, ты все же хотел убить меня?

– И ты в это веришь? – ответил Кавтарадзе вопросом на вопрос.

Иосиф Виссарионович усмехнулся.

Вернувшись в гостиницу, Кавтарадзе тихо сказал жене:

– Сталин серьезно болен.

Прошло несколько недель… Как-то у Кавтарадзе ужинали друзья. В 11 часов вечера неожиданно зазвонил телефон. Через минуту Серго вышел к гостям и сказал, что ему нужно бежать. Он удалился, не сказав больше ни слова. Его жена и дочь Майя, которой тогда уже было четырнадцать лет, легли спать. В шесть утра Кавтарадзе, сильно шатаясь, вернулся домой, в трехкомнатную квартиру на улице Горького. Всю ночь он пил и сейчас с трудом держался на ногах.

– Где ты был? – возмутилась жена.

– У нас гости, – объявил он.

– Ты пьян…

Потом она услышала чьи-то шаги. На кухню, так же пошатываясь, вошли Сталин и Берия. Они сели за кухонный стол, а Власик остался стоять у входной двери. Пока Кавтарадзе разливал вино, Софья бросилась в комнату Майи.

– Проснись! – прошептала она, изо всех сил тряся дочь за плечо.

– Что случилось? – воскликнула перепуганная девочка. – За нами приехали? Нас арестуют?

– Нет, к нам пришел товарищ Сталин.

– Я не хочу с ним разговаривать. – Майя надулась. После ареста родителей она относилась к вождю со вполне объяснимой ненавистью.

– Ты должна выйти, – настаивала Софья. – Это великий человек, историческая личность.

В конце концов Майе Кавтарадзе пришлось одеться и податься на кухню. Увидев ее, Сталин сразу заулыбался.

– Это, значит, и есть пионерка Майя Кавтарадзе, – сказал вождь. – Сядь ко мне на колено. – После того как девочка устроилась у него на колене, он спросил хозяина: – Ты балуешь ее?

Отношение Майи к Сталину коренным образом изменилось. Она была в восторге.

«Он был такой мягкий, такой добрый, – вспоминала она почти семьдесят лет спустя. – Поцеловал меня в щеку, и я заглянула в его сверкающие глаза. Они у него были цвета меда. Я была очарована им и одновременно сильно испугалась».

– Нам нечем вас угостить! – в ужасе воскликнула пионерка Майя.

– Не беспокойтесь, – сказал Лаврентий Берия. Через десять минут из расположенного неподалеку знаменитого ресторана «Арагви» привезли грузинскую еду.

Сталин пристально посмотрел на Софью Кавтарадзе, княжну, родившуюся при императорском дворе. Он обратил внимание на то, что у нее седые волосы.

– Мы слишком сурово пытали тебя, – с сожалением произнес вождь.

– Кто старое помянет, тому глаз вон, – отшутилась Софья.

Вождь спросил Берию о брате Кавтарадзе, которого тоже арестовали. Увы, он умер по дороге в Магадан, как многие тысячи других несчастных жертв сталинских репрессий.

Серго Кавтарадзе запел грустную грузинскую песню, но сильно при этом фальшивил.

– Не надо, Того, – попросил Сталин.

Он называл Серго, у которого были немного раскосые глаза, именем известного японского генерала. Потом вождь запел сам.

Майя была потрясена. У этого маленького рябого мужчины оказался такой замечательный завораживающий голос.

– Я хочу осмотреть вашу квартиру! – неожиданно заявил высокий гость.

После экскурсии по квартире пир продолжился. Гуляли они до десяти утра. Майя в тот день была счастлива вдвойне. Она не только посидела на колене у великого Сталина, но и пропустила занятия в школе.

Сталин назначил Кавтарадзе директором крупного книжного издательства. С издательским делом был связан и еще один заключенный, знаменитый грузинский философ Шалва Нутсибидзе. В молодости Нутсибидзе однажды встретился со Сталиным.

Сидя в тюрьме, Шалва начал переводить на русский язык эпическую поэму Руставели «Витязь в тигровой шкуре». Каждый вечер у Нутсибидзе забирали то, что он успел перевести за день, и на следующее утро возвращали с красными пометками и исправлениями.

Дело Нутсибизде вел сам Богдан Кобулов. В результате знакомства с ним философ лишился ногтей на нескольких пальцах.

Неожиданно допросы и пытки прекратились. Огромный, пышущий злобой и ненавистью Кобулов стал сама любезность. От него Шалва узнал, что Сталин несколько дней назад неожиданно заговорил с Берией о птицах.

– Ты когда-нибудь слышал, чтобы дрозд пел в клетке? – спросил генсек. После того как чекист отрицательно покачал головой, нравоучительно добавил: – С поэтами то же самое. Поэт не может петь в клетке. Если мы хотим получить прекрасный перевод Руставели, нужно освободить дрозда.