Тадеуш Бреза - Лабиринт

Вчера зашел разговор о тех двух священниках из Ладзаретто, которые имеют право служить только вечерню. Я спросил:

- Их отстранили от обязанностей?

- Да.

- Они в чем-то провинились?

- Можно и так сказать.

- Нарушили шестую заповедь?

Пиоланти покраснел, как девушка.

- Да нет же, - сказал он, - таких здесь нет. Священники, которые согрешили плотски, или те, что из корыстолюбия нарушили заповеди господни, не останавливаются в Ладзаретто, когда Рим вызывает их для объяснений.

- В чем же их вина? - заинтересовался я.

- В толковании доктрины, - прошептал Пиоланти. - Может, мы лучше оставим этот разговор...

Но сам же продолжал об этом говорить. Он рассказал, что много лет назад, но уже в те времена, когда в лепрозории давно не было больных, священники, оказавшиеся в его положении, останавливались в Ладзаретто, потому что в римских монастырях и домах, принадлежавших орденам, где обычно находит приют приезжее духовенство, их боялись и неохотно к себе пускали.

Считалось, что общение с такими людьми может бросить тень на наивных, или неосторожных, или на тех, у кого есть враги.

- Так было когда-то, - сказал он. - В наши дни и это изменилось. Но обычай сохранился, и многие из тех, кого вызывают в Рим по тем же причинам, что и меня, по-прежнему держатся за Ладзаретто.

- Из смирения?

- Вероятно. А кроме того, не хотят навязываться. Потому что, хоть и смешно в наши дни предполагать, будто общение с нами для кого-то опасно, удовольствия оно никому не доставляет.

- Почему? - спросил я. - Неужели из-за вашей репутации?

- В известной мере. Но мы сами стараемся не замарать чью-либо репутацию. Избегаем тех, кому встречи с нами могут повредить. Вообще стараемся быть от них подальше. Даже здесь, в Ладзаретто, как вы заметили, мы держимся друг от друга на расстоянии. Значит, главная причина, по которой мы выбираем Ладзаретто, не в этом. Мы попросту в тягость некоторым людям.

Наподобие того, как голодные тяготят сытых. Мы это понимаем.

- Но меня вы не избегали, - напомнил я ему. - Вы даже пригласили меня в Ладзаретто.

- Я ничем не могу повредить вам, потому что вы не принадлежите к нашей среде, - ответил Пиоланти. - И мое общество не тяготит вас, ибо присутствие наше тягостно в том смысле, в каком я употребил это слово, только для тех, кто мог бы нам помочь.

- Но не приходят на помощь, - закончил я его мысль.

- Не могут, - поправил он меня. - Не всегда могут.

- А отец де Вое? - спросил я. - Вы ему тоже были в тягость?

- Не думаю, - ответил он. - Он проявил ко мне столько доброты!

- Ко мне тоже, - заметил я. - Только ничего из этого не вышло.

- Потому что таких, как он, мало, - сказал Пиоланти. - И слишком много таких, как мы. Нуждающихся.

- А какой же он? - размышлял я вслух. - Чем же он отличается от других?

Пиоланти снова покраснел. Но на этот раз совсем по другой причине. Пожалуй, испугался, как бы его слова не показались мне слишком наивными. В конце концов он тихо сказал:

- Добротой.

- Ну а что такое доброта? - рассмеялся я.

Пиоланти помрачнел и слегка от меня отодвинулся. Я увидел его лицо в профиль. Выступающие скулы, выразительный кривой нос и стиснутые зубы.

- Ну? - повторил я.

- Это значит думать о другом человеке, - услышал я наконец. - Люди по преимуществу думают только о себе, и это исключает понятие доброты. Некоторые думают о всех, и это тоже не есть доброта. И только люди исключительные думают о других, иначе говоря-о том или ином человеке в отдельности, а это и есть доброта.

- То есть любовь к ближнему, - отметил я.

- Зачем же так иронически? - возмутился Пиоланти. - А во имя чего вы обращаетесь к отцу де Восу или даже к его преосвященству, если не во имя любви к ближнему?

- Во имя справедливости, - возразил я.

- Нет, сударь, - твердо сказал Пиоланти. - Вы обратились к ним не потому, что рассчитывали, будто они вознегодуют, узнав, что нарушено право. Вы обратились к ним, рассчитывая тронуть их сердца вестью о том, как пострадал ваш отец!

- Возможно, - согласился я.

- Вот видите!

Если до сих пор мы затрагивали темы, лишь косвенно связанные с нашими невзгодами, то после этих слов заговорили о них впрямую. Первым не выдержал Пиоланти.

- У вас были некоторые шансы, а у меня, пожалуй, никаких, - сказал он.

- А в чем же, собственно, разница? - спросил я.

- Вы приехали сюда, - ответил он, - чтобы заступиться за одного человека. А я-за многих, очень многих. Лишь в Риме я понял, что участь всех моих прихожан разделяют сотни, сотни тысяч людей. Потому-то и безнадежно их дело. А значит, и мое.