Джон Голсуори - Конец главы

- Говорят, коммунисты в России покончили с проституцией. Ну не здорово ли! Мне один американец рассказывал. Он был журналист. До чего бюджет изменился! Ничего подобного еще не бывало, - продолжала она, с таким усердием выпуская клубы дыма, как будто это облегчало ей душу. - Жуткая у нас безработица!

- Да, она на всех отражается.

- Насчет всех не знаю, а на мне здорово. - Взгляд женщины стал тяжелым. - Вам, наверно, неудобно такие вещи слушать?

- В наши дни надо много наговорить, чтобы человеку стало неудобно.

- Вы же понимаете, я не с епископами путаюсь.

Динни расхохоталась.

- А они, что, не такие, как все? - вызывающе бросила женщина. - Правда, как-то раз я наскочила на одного священника. Вот он говорил так, как я еще не слыхивала. Ну, конечно, я не могла сделать то, что он советовал.

- Пари держу, я его знаю, - отозвалась Динни. - Его фамилия Черрел.

- Точно! - воскликнула женщина, и глаза ее округлились.

- Он мой дядя.

- Вот оно что! Так-так. Смешной все-таки наш мир. И не такой уж большой. Хороший он был человек, - прибавила женщина.

- Он и сейчас жив.

- На свете таких мало.

Динни, ожидавшая этих неизбежных слов, подумала: "Вот тут и полагается заводить: "Заблудшая сестра моя!.."

Женщина насытилась и удовлетворенно вздохнула.

- С удовольствием поела, - объявила она и встала. - Очень вам благодарна. А теперь пойду, иначе ничего не заработаю: для нашего дела, поздно будет.

Динни звякнула колокольчиком. Официантка появилась с подозрительной быстротой.

- Счет, пожалуйста. И не можете ли разменять вот это?

Официантка опасливо взяла кредитку.

- Я сейчас, - только приведу себя в порядок, - предупредила женщина и скрылась в дверях.

Динни допила кофе. Она пыталась понять, что значит жить так, как живет эта женщина. Официантка принесла сдачу, получила на чай, поблагодарила и ушла. Динни вернулась к прерванным размышлениям.

- Ну, - раздался позади нее голос женщины, - не думаю, что нам приведется встретиться, но все-таки скажу: вы - молодчага.

Динни подняла на нее глаза:

- Вы сказали, что вышли без ничего. Это значит, что у вас и дома ничего не было?

- Ясное дело, - подтвердила женщина.

- Не откажите взять себе сдачу. Остаться в Лондоне без денег - просто ужасно.

Женщина кусала губы. Динни заметила, что они дрожат.

- Не хочется мне брать у вас денег: вы были так добры ко мне, - замялась женщина.

- А, пустяки! Ну, прошу вас, возьмите! И, схватив руку женщины, Динни сунула в нее деньги. К ужасу девушки, женщина громко засопела. Динни уже собралась удирать, как вдруг та воскликнула:

- Знаете, что я сделаю? Пойду домой и завалюсь спать. Ей-богу, пойду! Да, пойду домой и отосплюсь.

Динни торопливо возвратилась на Слоун-стрит. Проходя мимо высоких домов, с зашторенными окнами, она с облегчением почувствовала, что ее тоска потеряла свою остроту. Надо спешить, - до Маунт-стрит не близко. Окончательно стемнело, и, несмотря на электрическую дымку, окутавшую город, в небе стали видны звезды. Динни решила не пересекать парк вторично, а пошла вдоль решетки. Ей казалось, что она уже бесконечно давно простилась со Стэком и собакой на Корк-стрит. По мере приближения к Парк Лейн движение становилось все оживленнее. Завтра все эти машины отхлынут к Эпсомскому ипподрому, город опустеет. И Динни с болью поняла, каким пустым всегда будет для нее Лондон, если отнять у нее Уилфрида и надежду на встречу с ним.

Девушка подошла к воротам напротив "норовистого пузанчика" и вдруг, как будто весь этот вечер ей только приснился, увидела, что у памятника стоит Уилфрид. Она глотнула воздух и ринулась вперед. Он протянул руки и прижал ее к себе.

Минуты встречи затягивать было нельзя, - вокруг сновали автомобили и пешеходы, и они под руку направились к Маунт-стрит. Динни молча прижалась к Уилфриду, он тоже не раскрывал рта. Но ведь он пришел сюда, чтобы ощутить ее близость, - и при одной мысли об этом девушка испытывала бесконечное облегчение.

Они ходили взад и вперед мимо подъезда, как простые слуга и горничная, которым удалось вырваться на четверть часа. Происхождение и национальность, привычки и мораль, - все забылось, и, может быть, в эти короткие минуты среди всех семи миллионов лондонцев не было двух более взволнованных и прочнее слитых воедино людей.

Наконец чувство юмора взяло верх.

- Милый, нельзя же всю ночь провожать друг друга. Итак, последний поцелуй!.. Ну, еще один!.. Еще один!

Девушка взбежала по ступеням и повернула ключ.