Франц Кафка - В исправительной колонии

Ответ, который путешественник собирался дать, был для него с самого начала ясен; он слишком многое видел в жизни для того, чтобы начать сомневаться сейчас; он был, в принципе, честен и бесстрашен. Тем не менее, под взглядом солдата и осуждённого он замешкался на один лишь вздох. Наконец, он произнёс, как и собирался: "Нет." Офицер несколько раз сморгнул, но взгляда не отвёл. "Хотите объяснений?" - спросил путешественник. Офицер молча кивнул. "Я противник этого процесса, - сказал путешественник. - Ещё раньше, чем вы удостоили меня своего доверия - которым я, конечно, ни в каком случае не собираюсь злоупотреблять, - я размышлял, вправе ли я выступить против этого процесса и будет ли моё выступление иметь хоть какую-то надежду на успех. К кому обратиться в первую очередь, было мне понятно: к коменданту, конечно. Вы сделали мне это ещё понятней, хоть и не укрепив меня в правоте моего решения, наоборот, ваша честная убеждённость мне очень близка, хотя и не способна меня смутить."

Офицер промолчал, повернулся к машине, взялся за латунный стержень и, немного откинувшись назад, взглянул вверх, на рисовальщик, словно проверяя его исправность. Солдат и осуждённый как будто подружились; осуждённый, насколько было возможно, подал из-под пристёгнутых ремней солдату знак; солдат наклонился к нему; осуждённый что-то шепнул ему в ухо, и солдат кивнул.

Путешественник подошёл к офицеру и сказал: "Вы ещё не знаете, что я намерен сделать. Хотя я и сообщу коменданту своё мнение о процессе, но не на совещании, а с глазу на глаз; я и не задержусь здесь настолько, чтобы попасть на какое-либо совещание; я уже завтра утром либо отправлюсь, либо хотя бы взойду на борт." Офицер, казалось, не слышал его. "Значит, процесс вас не убедил," - сказал он сам себе и улыбнулся, как взрослый улыбается глупостям ребёнка и прячет за улыбкой свои собственные размышления.

"Значит, пришло время," - наконец сказал он и вдруг взглянул на путешественника светлыми глазами, в которых был некий вызов, некое требование причастности.

"Время для чего?" - беспокойно спросил путешественник, но ответа не получил.

"Ты свободен," - сказал офицер осуждённому на его наречии. Тот сначала не поверил. "Свободен, свободен," - повторил офицер. В первый раз на лице осуждённого отразилась жизнь. Неужели правда? Или только причуда офицера, способная измениться в любую минуту? Испросил ли для него милости иностранный путешественник? Что произошло? - казалось, спрашивало его лицо. Но недолго. Но что бы то ни было, он хотел, если ему дозволено, быть свободен, и поэтому начал ворочаться, насколько позволяла борона.

"Ты порвёшь мне ремни, - крикнул офицер, - успокойся! Сейчас мы их расстегнём." Он подал знак солдату, и они вдвоём принялись за работу. Осуждённый тихо смеялся без слов, поворачивая лицо то к офицеру, то к солдату, не забывая и путешественника.

"Вытаскивай его," - сказал офицер солдату. Из-за бороны проделывать это нужно было с осторожностью. У осуждённого на спине уже завиднелось несколько рваных царапин - последствия его нетерпеливости. С этой минуты офицер перестал заботиться о нём. Он подошёл к путешественнику, снова вынул маленькую кожаную папку, полистал её, нашёл, наконец, нужный листок и протянул путешественнику. "Читайте," - сказал он. "Я не могу, - ответил путешественник, - я ведь уже сказал, я не могу читать эти листки." "Но посмотрите же внимательнее," сказал офицер и встал рядом с путешественником, чтобы читать вместе с ним. Когда и это не помогло, он стал водить мизинцем на значительном расстоянии от бумаги, как будто до листка ни в коем случае нельзя было дотрагиваться, чтобы таким образом облегчить путешественнику чтение. Путешественник напрягся, чтобы хотя бы в этом сделать офицеру одолжение, но без пользы. Тогда офицер начал читать надпись по буквам и потом всю разом. ""Будь справедлив!" - так это звучит, - сказал он, - теперь-то вы же можете это прочесть." Путешественник так низко нагнулся над бумагой, что офицер, боясь прикосновения, отодвинул её подальше; путешественник ничего не сказал, но было понятно, что он по-прежнему ничего не мог прочесть. ""Будь справедлив!" - так это звучит," - ещё раз сказал офицер. "Возможно, - ответил путешественник, - я вам верю, что это именно так там написано." "Вот и хорошо," - сказал офицер, хотя бы отчасти удовлетворённый, и вместе с листком поднялся по лестнице; с большой осторожностью укрепил он листок в рисовальщике и, казалось, совсем по-другому установил зубчатый механизм; это была очень трудоёмкая работа: даже самые маленькие колёсики следовало передвинуть, иногда голова офицера совсем исчезала в рисовальщике, так подробно должен он был обследовать механизм.