Франц Кафка - В исправительной колонии

Путешественник неотрывно наблюдал за этой работой снизу, его шея затекла, а глаза болели от залитого солнцем неба. Солдат и осуждённый были заняты друг другом. Рубашка и штаны осуждённого, уже лежавшие в канаве, были выужены солдатом при помощи кончика штыка. Рубашка была ужасающе грязной, и осуждённый мыл её в ковше с водой. Когда же он надел рубашку и штаны, то и солдат, и осуждённый не смогли удержаться от смеха, потому что одежда была распорота сзади надвое. Осуждённый, кажется, счёл своей обязанностью развлечь солдата, в разрезанной одежде он кругами увивался перед ним, а сам солдат присел на песок и, смеясь, хлопал себя по коленке. Их сдерживало лишь присутсвие господ.

Когда офицер привёл в порядок всё наверху, он ещё раз, улыбаясь, окинул всё взглядом, захлопнул до сих пор открытую крышку рисовальщика, спустился, посмотрел в канаву, потом на осуждённого, с удовольствием отметил, что его одежда вынута, подошёл к ковшу, чтобы вымыть руки, слишком поздно заметил отвратительную грязь, погрустнел, потому что не смог вымыть руки, искупал их в конце концов - эта замена казалась ему недостаточной, но ничего другого не оставалось - в песке, встал и начал расстёгивать униформу. При этом ему в руки попались в первую очередь дамские платочки, заткнутые за воротник. "Вот твои носовые платки," - сказал он и бросил их осуждённому. Путешественнику же он объяснил: "Подарок от дам."

Несмотря на очевидную поспешность, с которой он скинул униформу и теперь полностью разделся, каждую часть своей одежды он снял с особенной тщательностью, разгладил пальцами серебрянные шнуры на мундире и встряхнул одну из кистей. К этой тщательности, однако, едва ли подходило то, что, сняв каждую вещь, он неохотным взмахом кидал её в канаву. Последней на нём осталась короткая шпага на ремне. Он вытащил ее из ножен, сломал, собрал всё вместе обломки шпаги, ножны, ремень - и так сильно швырнул, что обломки зазвенели, упав на дно канавы.

Теперь он стоял совсем обнажённый. Путешественник прикусил губы и молчал. Он знал, что произойдёт, но не имел права удерживать офицера от чего бы то ни было. Если судебный процесс, приверженцем которого был офицер, вот-вот должны были отменить - возможно, вследствие вмешательства путешественника, к которому он чувствовал себя обязанным, - то действия офицера были вполне правильными; сам путешественник в его положении действовал бы точно так же.

Солдат и осуждённый вначале ничего не поняли, даже не наблюдали за происходящим. Осуждённый был очень рад вновь обретённым платочкам, но его радость была скоротечна, потому что солдат отобрал их одним быстрым, неожиданным рывком. Теперь осуждённый пытался выхватить платочки у солдата из-за пояса, куда тот их припрятал, но солдат был настороже. Так они и боролись в полушутку. Лишь когда офицер совсем обнажился, они обратили на него внимание. Особенно осуждённого, казалось, трогало предчувствие некоего большого переворота. То, что должно было произойти с ним, происходило теперь с офицером. Возможно, так должно и было идти до самого конца. Вероятно, путешественник отдал соответственный приказ. То есть, это была месть. Не выстрадавший всего до конца, он будет полностью отмщён. Широкая беззвучная улыбка появилась на его лице и уже больше его не покидала.

Офицер повернулся к машине. Тогда как и раньше было ясно, что он очень хорошо понимает машину, теперь просто поражало, как он с ней обращался и как она ему подчинялась. Стоило ему поднести руку к бороне, как та несколько раз поднялась и опустилась, устанавливаясь в нужном положении, чтобы принять его; он взялся лишь за край постели, и она уже завибрировала; войлочный валик подвинулся к его рту, было заметно, как офицер не хотел его брать, но замешкался лишь на мгновение, тотчас подчинился и взял его в рот. Всё было готово, кроме ремней, свисавших по сторонам, но они были очевидно ненужными, пристёгивать офицера было бы излишним. Тут осуждённый заметил незастёгнутые ремни; с его точки зрения, экзекуция была бы неполной, если бы ремни остались незакреплёнными, поэтому он махнул солдату, и они побежали пристёгивать офицера. Тот уже вытянул ногу, чтобы толкнуть ручку, приводящую машину в действие; тут он заметил обоих и убрал ногу, давая себя пристегнуть. Теперь он не мог дотянуться до ручки; ни солдат, ни осуждённый не могли её найти, а путешественник твёрдо решил не двигаться с места. Но этого и не понадобилось; едва ремни были пристёгнуты, машина заработала сама; постель вибрировала, иглы плясали на коже, борона взмывала и опускалась. Некоторое время путешественник прикованно наблюдал, прежде чем вспомнил о колёсике в зубчатой передаче, которое должно было скрипеть; но всё оставалось тихо, не было слышно ни малейшего стука.