Джон Мильтон - Потерянный рай

"- Вняла, о Ева, ты в недобрый час Лукавцу-гаду,- кто б людскую речь Подделывать его ни научил. Он был правдив, о нашем возвестив Паденье, но, суля величье, лгал. Воистину глаза прозрели наши, Добро и Зло познали мы; Добро Утратили, а Зло приобрели. Тлетворен плод познанья, если суть Познанья в этом; мы обнажены, Утратив честь, невинность, чистоту И верность,- все, что украшало нас, А нынче мрачно и осквернено. На лицах наших - похоти печать, Обильно зло рождающей и стыд,Последнее из неисчетных зол. Уверься в первом - мы Добра лишились! Как покажусь теперь очам Творца И Ангелов, которых созерцал С таким восторгом, с радостью такой? Небесные их лики нашу плоть Земную нестерпимым ослепят Лучистым блеском. О, когда б я мог Средь глухомани дикой, в дебрях жить, В коричневой, как сумерки, тени Непроницаемой лесных вершин Заоблачных, куда ни звездный свет, Ни солнечный - проникнуть не дерзнут! Вы, сосны, кедры, пологом ветвей Неисчислимых спрячьте же от них Меня, чтоб я не видел их вовек! Однако способ вымыслить пора; Как в доле этой жалкой заслонить Нам друг от друга части наших тел, Срамные, непристойные для глаз. Большие листья мягкие дерев Любых, краями сшитые, могли б Нам чресла опоясать, скрыв места Срединные, чтоб стыд,- недавний гость, Там не гнездился и не укорял В нечистоте и блудодействе нас!"

Такой он дал совет; они пошли В густую дебрь и выбрали вдвоем Смоковницу; не из породы, славной Плодами, но иную, этот вид Индийцам, населяющим Декан И Малабар, известен в наши дни. Во весь размах простершись от ствола, Склонись, пускают ветви сеть корней, И дочери древесные растут Вкруг матери, тенистый лес колонн Образовав; над ним - высокий свод И переходы гулкие внизу, Где знойным днем индийцы-пастухи В тени прохладу ищут и следят Сквозь просеки, прорубленные в чаще, За пастбищами, где бредут стада. Сорвав большие листья, шириной На Амазонок бранные щиты Похожие, стачали, как могли, Адам и Ева прочно, по краям, И чресла опоясали. Увы! Заслоном этим тщетным скрыть нельзя Их преступленье и жестокий стыд. Им далеко до славной наготы Былой! Так, позже увидал Колумб Нагих, лишь в опоясках перяных, Американцев; дикие, они Бродили в зарослях, на островах, Скитались по лесистым берегам. Виновники сочли, что их позор Частично скрыт листвою, но, в душе Спокойствия ничуть не обретя, Присели и заплакали. Ручьем Не только слезы жгучие струились, Но буря грозная у них в груди Забушевала: ураган страстей, Страх, недоверье, ненависть, раздор И гнев смятеньем обуяли дух,Еще недавно тишины приют И мира, сотрясаемый теперь Тревогой бурной. Волей перестал Рассудок править, и она ему Не подчинялась. Грешную чету Поработила похоть, несмотря На низкую свою породу, власть Над разумом верховным захватив. На Еву устремив холодный взор, В расстройстве, с непривычным отчужденьем, Адам продолжил прерванную речь:

"- О, если б ты вняла моим словам, Со мной осталась бы, как я просил, Когда тебя, неведомо зачем, Злосчастным этим утром привлекло Желанье безрассудное: бродить Одной,- мы были б счастливы и днесь, Не лишены всех наших прежних благ, Не жалки, наги, не посрамлены, Как ныне. Пусть никто от сей поры Предписанную долгом искушать Свою не смеет верность. Кто спешит Испытывать ее,- считай, готов Предательски поколебаться в ней!"

В обиде на упрек, вскричала Ева: "- Адам суровый! Как твои уста Столь горькие слова произнесли? Ты нашу обоюдную беду Приписываешь слабости моей, Желанью странному бродить одной. Но эта же беда могла стрястись В твоем присутствии, а может быть, С тобой самим. У Древа или здесь Ты, искушенный бы, не распознал Коварства Змия, вняв его речам. Не знаю: почему бы он вражду К тебе и мне питал? А посему Обмана я иль козней не ждала. Ужели разлучаться никогда Нельзя с тобою? Лучше бы ребром Твоим безжизненным остаться мне! Я такова. Зачем же, мой глава, Ты мне решительно не воспретил Спешить навстречу,- по словам твоим,Опасности великой? Твой отпор Был слаб; ты был сговорчивым; ты сам Приветствовал, позволил мне уйти, Когда бы отказал ты наотрез, Не согрешили бы ни я, ни ты!"

Гневясь впервые, возразил Адам: "- Любовь ли это? Это ли ответ, Неблагодарная, моей любви, Оставшейся приверженной тебе, Уже погибшей, хоть еще меня Вина не отягчала? Сохранить Я мог бы жизнь, блаженствовать бессмертно" Но умереть с тобою предпочел. И ты меня решилась попрекнуть Своим грехопаденьем, утверждать, Что я виновник; мол, я не был строг Довольно, чтоб тебя остановить! Но что я сделать мог? Я упреждал, Увещевал, предсказывал грозу, Грядущую от скрытого Врага, Подстерегающего каждый миг. Прибегнуть ли к насилию? Но здесь Невместно принужденьем ущемлять Свободу воли. Знай, ты чересчур Самоуверенна! Ты поддалась Надежде неразумной - обойти Опасность, или чаяла соблазн Со славою отвергнуть. Может быть, Я заблуждался, слишком высоко Ценя все то, что я воображал Твоими совершенствами, сочтя Тебя неуязвимой против Зла. Проклятию теперь я предаю Ошибку эту, ставшую преступным Грехом, в котором ты меня винишь! Так будет с каждым, кто превыше меры, Доверившись достоинствам жены, Дает ей волю, уступает власть; Тогда не знает удержу она, Но, действуя сама и жертвой став Последствий горьких, в поисках причин Потворство мужа первая клянет".