Генри Миллер: О себе, Эссе

Что уж говорить о проявлениях воинственного национализма и шовинизма, находящих порою экстремальные формы и в том климате углубляющегося разобщения, в котором мы пребываем сегодня. Скептически относящийся к формам организованного социального протеста, в этом отношении Генри Миллер поистине бескомпромиссен. Вчитайтесь в великолепный эпизод повести "Тихие дни в Клиши", рисующий посещение автором и его другом "арианизированного" кафе в предвоенном Люксембурге, -- и вам все станет ясно. Включая то, заслуживающее упоминания, обстоятельство, что и со своими родителями

748

будущий писатель расстался не в последнюю очередь потому, что не переваривал их инстинктивного, "нутряного" антисемитизма, свившего себе гнездо не где-нибудь, а в населенном иммигрантами Бруклине, в демократическом районе Нью-Йорка -- крупнейшего города страны, широковещательно аттестующей себя как "плавильный котел наций".

И последнее, но также имеющее отношение к урокам миллеровского творчества современному читателю. Общеизвестно (и долголетний остракизм, которому подверглись лучшие книги писателя в США и других странах английского языка в 30--50-е годы, вплоть до начала сексуальной революции, тому свидетельство: в массовое сознание Запада -- а ныне не только Запада -- Генри Миллер вошел как апологет сексуальной свободы и ее певец. Не считая целесообразным отрицать ни того, ни другого, рискну обратить внимание тех, кто дал себе труд внимательно прочитать эту книгу, на немаловажное обстоятельство: в глазах автора "Тропиков" секс -- не что иное как существенная (хотя никоим образом не единственная) сфера проявления естественной человеческой природы и заслуживает подробного изображения именно как таковая.

Какой бы яркой ни представала эротика в миллеровской прозе, она никогда не приобретает самодовлеющего значения. Для него непреходяще, важно то, что некогда философ и визионер Ф. Ницше определял, с оттенком усталой неудовлетворенности, как "человеческое, слишком человеческое".

Случись Генри Миллеру повторить эти слова, в его устах они прозвучали бы высшей похвалой. Похвалой свободному, естественному, красивому человеку. Привлекающему величием духа не меньше, чем совершенством ликующей плоти.

НИКОЛАЙ ПАЛЬЦЕВ