Томас Пинчон - Энтропия

- Ха! Да половина из того, что ты сейчас сказал, чтобы далеко не ходить.

- Ну, и ты тоже.

- Я знаю, -мрачно усмехнулся Саул, - это-то и самое гадкое.

- Готов поспорить, что именно поэтому специалисты по бракоразводным процессам не сидят без работы. Из-за перебранок.

- Ну, я не так чувствителен. С другой стороны, - нахмурился Саул, ты прав. Ты догадался, что, по-моему, самые "удачные" браки - такие, как наш с Мириам до прошлого вечера, - держатся на чем-то вроде компромисса. Никогда не действовать с максимальной эффективностью, обеспечивать только минимальную рентабельность. Я думаю, что подходящее слово - "совместность".

- Аааррр.

- Вот именно. Ты хочешь сказать, что это тоже шум? Но мы по-разному это воспринимаем, потому что ты - холостяк, а я - женат. То есть был женат. К черту.

- Послушай, - сказал Митболл, из последних сил стараясь быть терпеливым, - вы говорите на разных языках. Для тебя "человек" - нечто такое, что можно рассматривать как компьютер. Может, тебе это помогает в работе или еще как. Но Мириам имеет в виду совершенно...

- К черту.

Митболл замолчал.

- Я бы выпил, - сказал Саул после паузы.

Карты были уже заброшены, и друзья Шандора методично уничтожали запасы текилы. В комнате на кушетке Кринкл тихо ворковал с одной из студенток.

- Нет, - говорил Кринкл, - нет, Дэйву я не судья. И вообще я перед ним преклоняюсь. Хотя бы из-за того несчастья, которое с ним приключилось.

Улыбка девушки увяла.

- Какой ужас, - сказала она, - что за несчастье?

- Ты разве не слышала? - спросил Кринкл. - Когда Дэйв служил в армии - всего-то простым техником, - его послали в Оак Ридж со спецзаданием. Что-то связанное с Манхэттенским проектом. Возился со всей этой гадостью и в один прекрасный день хватанул рентгенов. Так что теперь не снимает свинцовых перчаток.

Девушка сочувственно покачала головой.

- Какой это, наверное, кошмар для пианиста.

Митболл оставил Саула в обществе бутыли текилы и уже собирался отправиться спать в сортир, когда дверь распахнулась и в квартиру ввалились пятеро недавно завербованных моряков, каждый из которых был отвратителен по-своему.

- Вот это хаза! - возвестил толстый, сальный матрос, уже потерявший свой берет. -Тот самый бардак, о котором нам говорил кэп.

Жилистый боцман третьего класса оттолкнул его и ввалился в гостиную.

- Ты прав, Слэб, - сказал он, - но даже для здешнего мелководья тут не так чтобы клево. В Неаполе я видел куда более классных телок.

- Эй, что здесь почем? - просипел сквозь свои аденоиды огромный моряк, сжимавший в руке стеклянную банку с контрабандным бухлом.

- О Боже, - простонал Митболл.

Температура за окном не менялась. В теплице Обад рассеянно ласкала ветки молодой мимозы, прислушиваясь к напеву соков, поднимающихся по стеблю, черновой и неозвученной теме этих хрупких розоватых цветков, предвещающих, согласно примете, урожайный год. Музыка плела сложный узор: в этой фуге упорядоченный орнамент состязался с импровизированным диссонансом вечеринки, временами прорезавшейся пиками и взлетами шумов. Постоянно меняющееся соотношение "сигнал - шум" отбирало у Обад последние калории, и равновесие никак не могло установиться в ее маленькой головке, пока она смотрела на Каллисто, баюкающего птичку. Сейчас, прижимая к себе маленький пушистый комок, Каллисто старался прогнать саму мысль о тепловой смерти. Он искал соответствий. Де Сад, конечно. И Темпл Дрейк, изможденная и отчаявшаяся в маленьком парижском парке в финале "Святилища". Конечное равновесие. "Ночной лес". И танго. Любое танго, но, возможно, прежде всего тот тоскливый, печальный танец в "L'Histoire de Soldat" Стравинского. Его мысли снова обратились к прошлому: чем было для них танго после войны, какой потаенный смысл он потерял среди всех этих величавых танцующих манекенов в cafes-dansan или метрономов, тикающих за шторками сетчаток его партнерш? Даже чистые ветры Швейцарии не могли излечить grippe espagnole: Стравинский переболел ею, все они переболели. А много ли музыкантов уцелело после Пашшендля, после Марны? У Стравинского - только семь: скрипка, контрабас. Кларнет, фагот. Корнет, тромбон. Литавры. Как если бы маленькая труппа уличных музыкантов старалась передать ту же информацию, что и большой симфонический оркестр. Но и со скрипкой и литаврами Стравинскому удалось привнести в это танго то же изнеможение, ту же безвоздушность, которую он видел в прилизанных юнцах, пытавшихся подражать Вернону Кастлу, и в их возлюбленных, которым вообще было все равно. Ma maitresse. Селеста. Вернувшись в Ниццу после второй мировой, Каллисто нашел на месте того кафе парфюмерный магазин, рассчитанный на американских туристов. Ни булыжник мостовой, ни пансион по соседству не сохранили ее тайных следов; и нет таких духов, которые могли бы сравниться с ее запахом, терпким запахом молодого испанского вина, которое она так любила. Взамен он купил роман Генри Миллера и читал его в поезде по дороге в Париж, так что, приехав, был уже отчасти подготовлен. И увидел, что и Селеста, и все другие, и даже Темпл Дрейк еще далеко не все, что изменилось.