Томас Пинчон: Энтропия

- Послушай, - через минуту крикнул Митболл, ни к кому конкретно не обращаясь, - послушай, тут кто-то - или что-то? - спит.

Он потряс девушку за плечо.

- Аа, - отозвалась она.

- Тебе здесь не очень-то удобно, - заметил Митболл.

- Ну, - согласилась та.

Девушка зацепилась за душ, включила холодную воду и, скрестив ноги, села посреди брызг.

- Так-то лучше, - засмеялась она.

- Митболл, - закричал с кухни Рохас, - тут кто-то лезет в окно. Я подозреваю, что взломщик. Домушник-верхолаз.

- Что ты дергаешься, мы на четвертом этаже, - ответил Митболл и поскакал на кухню.

Какой-то косматый и мрачный человек стоял на пожарной лестнице и скребся в стекло. Митболл открыл окно.

- А, Саул, - сказал он.

- Ну и погодка, - сказал Саул. Обдав всех брызгами, он впрыгнул в кухню. - Ты, я полагаю, уже слышал.

- Мириам от тебя ушла, - сказал Митболл, - или что-то в этом духе вот и все, что я слышал.

Внезапный шквал ударов во входную дверь прервал разговор.

- Да заходите вы, - призвал Шандор Рохас.

Дверь открылась, и появились три студентки из Джорджа Вашингтона, все - с философского. Каждая держала в руках трехлитровую бутыль "кьянти". Шандор подпрыгнул и помчался в гостиную.

- Мы слышали, здесь вечеринка, - сказала блондинка.

- Свежая кровь, свежая кровь, - заорал Шандор.

Бывший борец за свободу Венгрии, он являл собой хронический случай того, что некоторые критики мидл-класса называют "донжуанизмом округа Колумбия". Purche porti la gonnella, voi sapete quel che fa. Как у собаки Павлова: контральто или дуновение "Арпеж" - и у Шандора уже текли слюнки. Митболл мутным взором взглянул на протиснувшееся в кухню трио и пожал плечами.

- Ставьте вино в холодильник, - произнес он, - и с добрым утром.

В зеленом сумраке комнаты шея Обад, склонившейся над большими листами бумаги, напоминала золотистую дугу.

- В юные годы, будучи в Принстоне, - диктовал Каллисто, сооружая птичке гнездо из седых волос на своей груди, - Каллисто выучил мнемоническое правило, помогавшее запомнить законы термодинамики: ты не можешь победить; все ухудшается до того, как улучшится; кто сказал, что вообще что-либо будет улучшаться? В возрасте пятидесяти четырех лет, столкнувшись со взглядами Гиббса на вселенную, он осознал, что студенческая мудрость оказалась в конце концов пророчеством. Тонкая вязь уравнений сложилась в некий образ окончательной и всеобщей тепловой смерти. Разумеется, он всегда знал, что только в теории двигатель или система могут работать со стопроцентным КПД; знал он также и теорему Клаузиуса, которая утверждает, что энтропия изолированной системы постоянно возрастает. Но только после того как Гиббс и Больцман использовали при обосновании этого принципа методы статистической механики, ужасающий смысл этих утверждений воссиял для него: только тогда он осознал, что изолированная система - галактика, двигатель, человек, культура, что угодно - должна постоянно стремиться к наиболее вероятному состоянию. Так ему пришлось печальной, увядающей осенью своей жизни радикально переоценить все, что он доселе успел узнать; все города, времена года и случайные страсти его дней были теперь озарены новым и неуловимым светом. Но оказался ли он сам на высоте задачи? Опасности упрощающих софизмов были ему известны, и он надеялся, что у него хватит сил не соскользнуть в благодатный декаданс расслабляющего фатализма. Им всегда владел деятельный итальянский пессимизм: подобно Макиавелли, он полагал, что соотношение сил virtu и fortuna составляет пятьдесят на пятьдесят; но теперь уравнения требовали учитывать фактор случайности, который приводил к столь невыразимому и неопределенному соотношению, что он не решался даже вычислять его.

Вокруг него колебались неясные тени оранжереи - и жалобное сердечко трепетало рядом с его собственным. В ушах девушки как бы контрапунктом к словам Каллисто звучала болтовня птиц, судорожные гудки машин доносились сквозь влажный утренний воздух, сквозь пол пробивались дикие запилы альта Эрла Бостика. Чистоте архитектоники ее мира постоянно угрожали подобные вспышки анархии: разрывы, наросты и скосы, сдвиги и наклоны - ей приходилось беспрерывно перенастраиваться, чтобы вся структура не обратилась в нагромождение дискретных и бессмысленных сигналов. Каллисто однажды описал этот процесс как вариант "обратной связи": каждый вечер Обад вползала в сон с чувством опустошения и с отчаянной решимостью не ослаблять бдительности. Даже во время кратких занятий любовью случайное двузвучие их натянутых нервов поглощалось одинокой нотой ее решительности.