Гай Орловский - Ее Высочество

– Мы убили всех, – повторил я. – Их было тридцать или больше? После этого сразить двух дураков нам ничего не стоит. Сдавайтесь. И останетесь жить.

Он ответил высокопарно:

– Это не жизнь, а бесчестье…

Фицрой оттолкнул меня.

– Не вмешивайся!

Он принял удар чужого меча на свой клинок, но не перерубил, а дал соскользнуть, уклонился от второго противника, а я некоторое время смотрел, как он красиво дерется, наконец один получил смертельную рану в плечо, почти отделившую ему руку, и через пару секунд второй пропустил удар в голову.

Фицрой, чуть-чуть запыхавшись, сказал быстро:

– Как-то нечестно, мне показалось… а так вот хоть немного…

– Ты прав, – согласился я. – Хотя мне правым быть не обязательно, но все же что-то иногда скребет.

Он молча смотрел, как я переступил через их тела и открыл дверь. Комната пустая, если не считать расставленные по углам мотки толстых веревок. Пол из каменных плит, но в центре широкий люк.

Я потянул на себя кольцо, люк тяжелый и массивный, снизу пахнуло нечистым воздухом и немытыми телами. Далеко внизу, даже не на уровне первого этажа, а подвала, с десяток мужчин стоят с задранными кверху головами и напряженно прислушиваются.

– Доброе утро, – крикнул я с высоты. – Уже правда утро, хоть и раннее. Власть переменилась, как вы поняли… Или не поняли?

Кто-то крикнул:

– Что там за шум?

Я оглядел их, злобных и все еще заносчивых, совсем недавно, а кто-то и давно, знатнейших людей королевства. Смотрят на меня настороженно, приученные с детства никому не доверять, положение не позволяет.

– Лорды и глерды, – сказал я громко, – простите, не знаю, кто из вас кто, но вынужден сообщить о некотором изменении… Тюрьма захвачена восставшим народом в нашем лице, то есть несистемной оппозицией. Стража и тюремщики преступного режима перебиты, так что вы свободны!..

Они наконец-то заволновались, задвигались, кто-то просветлел лицом, но двое-трое, напротив, помрачнели.

– Боюсь, – произнес я, – среди вас найдутся такие, что сразу же бросятся к правительственным войскам с заверениями, что они ни при чем, а нападавшие, то есть мы, помчались вон в ту сторону… К сожалению, мы вынуждены принять некоторые щадящие меры безопасности…

Один из заключенных, высокий и осанистый господин в дорогом костюме с позолотой по обшлагам и с окантовкой, проговорил властным голосом:

– Что за… меры?

– Сбросим вам табуретки, – сообщил я. – Можем и лавку… Поставите одна на другую и, вы же умеете действовать в рамках военного отряда?.. совместными усилиями поползете наверх. Стены далеко, но сможете, я верю в безграничность человеческого разума. Подниметесь наверх, там придется выломать еще пару дверей, совсем пустяки, а спуститься по наружной стене для вас не проблема.

Он провозгласил мощным голосом:

– Это гнусно!

Остальные четверо поддержали его злыми голосами:

– Как вы смеете?

– Мы герцоги!

– Вы должны…

Я вскинул руку, они умолкли, я сказал зловеще:

– Мы можем убить вас всех, зачем нам свидетели? Или вообще не помогать выбраться! Не так ли? Так что не раздражайте. Мы не ваши подданные. Все, я сказал!

Я поднялся, ногой захлопнул крышку, Фицрой пошел за мной следом.

Принцесса все еще на руках у Рундельштотта, молодец мастер, хотя принцесса совсем легонькая, как ребенок, да еще и устроилась удобно, обнимая и перенося основной вес с рук на плечи, но все же держать на руках взрослую девушку…

Понсоменер доложил с ходу:

– Женщин отправил в подвал и запер.

– Всех? – спросил я.

– Надеюсь, – ответил он. – Больше не обнаружил…

– От тебя не спрячешься, – сказал я одобрительно. – Покажи, сколько их было…

Он побежал впереди, а когда я спустился, приоткрыл тяжелую дверь подвала.

Женщин всего шесть, все крестьянской стати, брали их именно для работы на кухне, в прачечной. На меня уставились угрюмо и с некоторой долей страха, в глазах привычный женский вопрос: сейчас будут насиловать или чуть позже?

Среди них и та, у которой грудь до пояса, я улыбнулся ей по-дружески и сказал с похвалой:

– Лерна, спасибо, что спустила нам лестницу!.. Там в залах осталось добро, можешь взять себе.

Она распахнула в изумлении глаза, остальные женщины в испуге смотрели то на нее, то на нас, а когда мы с Фицроем вышли в коридор, он спросил:

– Ты чего?.. Ей за такое знаешь, что будет?

– А зачем мне знать? – огрызнулся я. – Но распутство наказуемо!.. Если не останавливать сейчас всеми доступными способами, потом это распутство вообще разовьется в демократию!