Дарья Аредова - Не наша сказка (СИ)

Я вздрогнула от двойной неожиданности – во-первых, от внезапно заговорившего темного силуэта, а во-вторых, оттого, что меня поименовали «красавицей». И внезапно поняла, что безнадежно упустила договор с Ришценом – а заодно и его доверие. Теперь придется искать другого помощника. Сделалось грустно и досадно, и я закусила губу, непроизвольно стиснув холодные каменные перила.

— Вы правы, уже поздно, – вздохнула я, обернувшись и заставив себя улыбнуться. – А вы себе зрение не испортите – в темноте-то?

— А мне есть, чего портить?.. – Шут усмехнулся во все три зуба и тряхнул головой. Звякнули бубенцы на колпаке – звон словно бы погас в каменных стенах, как спичка в болоте. Патрик склонил голову набок, прищурив единственный глаз и улыбаясь. – Я обещал песни. – В спокойном голосе было столько достоинства, словно Дольгар не приказал, а попросил по-дружески. Шут, определенно, начинал мне нравиться. Он тоже подчеркивал человеческое равенство, и я чувствовала родственную душу. Хотя, жизнь в искореженном теле наверняка заставляла его постоянно поднимать самооценку – а это, как-никак, в его положении отнюдь нелегко. Да какие бы ни были у него мотивации – он разговаривал со мной легко и по-товарищески, и, что самое главное – не обзывал «госпожой».

— Сколько вам лет, Патрик? – неожиданно спросила я совсем не то, что собиралась, но шут, казалось, не удивился.

— Тридцать четыре года. А что?

— Вы меня старше лет на семь. – Я присела на перила. – Вы про себя все помните?

— Нет, только хорошее, – пошутил карлик. – А почему вы спрашиваете?

— Я память потеряла. – Разговор становился все более и более странным.

— Иногда это хорошо. – Я удивленно вскинула голову, но Патрик снова склонился над своим листочком, и лица не было видно. Я не могла понять, шутит он – или совсем наоборот. – Может быть, вы просто не хотите помнить о прошлом?

— Нет. Как раз таки хочу. Там моя семья, Патрик.

— Где – там?.. В прошлом?

— Да. – Я зачем-то кивнула, хотя собеседник и не смотрел на меня.

— Тогда ты обязательно вспомнишь, сестренка. В свое время.

Я настолько ошалела от смены интонации, от дружеского обращения, что даже не смогла толком ответить, отозваться на проявление теплоты, за что стыд терзал меня следующие несколько дней. А шут улыбнулся, сунул листок за пазуху – и растворился в темноте. Беззвучно, как тень, хотя и хромал он ощутимо, это я еще в обеденном зале заприметила.

Мне показалось, он понял, и не обиделся. Первым порывом я вскочила, чтобы его догнать и… не знаю, может, извиниться. А может, еще поговорить. Но почему-то затормозило совершенно идиотское чувство неловкости – мне было стыдно разговаривать со взрослым мужчиной в половину моего роста стоя, как будто я была виновата в его увечье. Глупо – но я так и осталась стоять посреди коридора. Впрочем, спустя пару минут явился старый знакомец Врацет – он нес факел и топал так, что я окончательно уверилась, что разговор с шутом мне только приснился, настолько резким оказался контраст.

— Госпожа, вы б тут не мерзли, – укоризненно произнес ратник, подслеповато щурясь и пытаясь совладать одновременно с факелом и плащом.

— Не получится – осень. – Я улыбнулась. – А ты чего здесь делаешь, Врацет? Спать пора.

— Вас ищу, – отозвался он, ухитрившись неловко накинуть на меня плащ. – Господин Дольгар приказали.

— А, ну, если Дольгар – тогда идем, конечно, – фыркнула я. Врацет иронии не уловил.

— Где тебя черти носят? – тепло встретил меня любящий жених. – Я что, должен сам бегать за тобой по всему замку?

— Ну, хочешь – бегай, – огрызнулась я, мечтая избавиться от его общества. – Тебе не помешало бы улучшить физическую форму.

Дольгар сидел там же, где и представился мне вчера – во главе стола, только на этот раз он просто пил. Без закуски. Стол был пустой и длинный. Я вдруг подумала, что не такой уж он, наверно, и плохой человек – просто долгие годы вокруг не было никого, кому он мог бы довериться, или поговорить по душам. Никто ведь сволочью не рождается – сволочами только становятся, под влиянием тех или иных обстоятельств, и всегда не без причин. Кто-то остается собой, а Дольгар – Дольгар, вот, оказался недостаточно крепким, и сломался. Одиночество ожесточает.

— Сядь, – велел зарлицкий господин, вытянув длинные ноги, и мимоходом заметил, пригубив вино: – Тебя не было целый день.

— Конечно, – я послушно плюхнулась на скамейку. – Я ведь не могу целый день в комнате сидеть, да и надо было осмотреться.