Андрей Посняков - Ливонский принц

– Ах, ты про баб… – один из насильников, по всей видимости старший – кривозубый, с косой бородой и нахальным взглядом – одернул черный, с серебряными пуговицами кафтан и приосанился. – Мы – из воеводы Василья Иваныча Умного-Колычева полка! Людищи не из последних. А этих… этих беглых пытали. Мразь недобитую новгородскую! За то нас не казнити надо, а жаловать.

– Вот я вас и пожалую, – глядя на петли, недобро улыбнулся Магнус. – Давай. Парни, нечего тут говорить.

Он впервые отдал приказ о казни. Он, Леонид Арцыбашев, человек двадцать первого века, с высшим гуманитарным образованием, гуманист… И ничего в его сердце не дрогнуло! Поскольку эти глумившиеся над беззащитными девчонками сволочи никакого снисхождения не заслуживали напрочь. Какой уж тут гуманизм!

– Эй, эй… господине…

Когда ландскнехты принялись вязать насильникам руки, кособородый вдруг ударил кулаком по зубам Альфонсу, вырвался, метнулся к ручью, да с разбега прыгнув в холодную воду, вынырнул уже вдалеке, поплыл, отфыркиваясь…

Труайя все же успел выстрелить. Однако же не попал. Да никто не попал бы, и погоня не принесла результатов – слишком уж быстро все произошло, слишком уж неожиданно, нагло.

– Ты суди нас, господине король, – упирались оставшиеся насильники. – Нетто без суда повесишь? Неможно так. Девки те государя нашего, Ивана Васильевича, поносили безбожно и смерть тем заслужили лютейшую!

Ландснехты-ивангородцы, услыхав такие речи, замялись. А ну как и вправду – за дело девок убили? Да и на опричников руку поднять – самому государю Иоанну обида! Ежели что – никакой король не защитит.

Приволокши несчастную девчонку, накинули плащ, пред очи королевские поставили:

– Спрашивай, ваше величество.

Девушка дрожала мелкой дрожью, однако глаза смотрели дерзко, с вызовом – видно, не дорога ей уже был жизнь, и жить было – незачем.

– Да из Новагорода мы, беженцы! От царя-сыроядца спасались. Это для вас он царь, а для нас, новгородцев – хуже пса смердящего! Убивец безвинных младенцев! Волк, волк кровавейший.

Анри Труайя застонал, обхватив голову руками:

– Молчи, молчи, дура!

Явно волнуясь, он выкрикнул это по-русски, совсем без акцента. Потом спохватился, да поздно уже. Впрочем, никто внимания на слова его не обратил, не до того было – из лесу на поляну выскочили вдруг всадники на вороных конях во главе с молодым воеводою в золоченом колонтаре, в высоком шеломе, с саблею в усыпанных драгоценными камнями красных сафьяновых ножнах.

Осадив коня у самых ног Магнуса, воевода гневно скривился:

– Эт ты почто же, Арцымагнус Крестьянович, людишек моих не милуешь? Они крамолу выискали, а ты претишь!

– Здравствуй, Василий Иванович, – Арцыбашев держался твердо, как пристало истинному королю. – Люди твои опричные совсем обнаглели – с девками да младенцами воюют…

– А это уж не токмо мое дело, но и царское! А коли ты против, так я ужо…

С искаженным от ярости лицом воевода выхватил саблю.

Ударил бы… кабы не успел король вытащить заряженный пистоль. Прямо в коня и выстрелил. Захрипел конь, повалился на бок вместе со всадником.

Опричники тут же за сабли взялись… да остановились – силы-то были равные. Ландскнехты вмиг ощетинились алебардами, мушкеты выставили – поди возьми.

– Стоять!

Подняв руку, король бросил пистолет наземь и неторопливо подошел к боярину, уже успевшему подняться на ноги. Круглое лицо главного опричника побагровело от ярости, толстые губы дрожали…

– А ну, смирно!!! – подойдя, выкрикнул ему в лицо Леонид. – Стоять, я сказал! Ты кем себя возомнил, пес худой? Против царя Ивана Васильевича пошел, гнида?! Государь мне велел тут порядок бдить, а ты все дело портить удумал? Людишки твои великого государя позорят, а ты потакаешь?!

– Мхх…

Спал с лица воевода. Притих. Поклонился даже – понимал, чем все обернуться грозит. Однако злоба в глазах его стояла лютая. Злоба и ненависть. Хотя расстались мирно – каждый остался при своих. Опричников пришлось воеводе отдать, а девчонка осталась у Магнуса. Мертвую же похоронили здесь же, у ручья. Той, что выжила, сестра то оказалась, младшенькая.

– Тебя как звать-то? – подойдя к молившейся на коленях девушке, тихо спросил Арцыбашев.

– Алена я, – несчастная коротко вздохнула. Она уже больше не плакала – не могла, и не дерзила, просто сидела в мужском сером кафтане – никакая – и не думала, похоже, уже ни о чем. И больше ни на какие вопросы не отвечала.

А потом, как уехали все, попыталась повеситься. На той же березе. Хорошо, Альфонс ван дер Гроот вернулся, у ручья фляжку забыл. Голландец-то Алену из петли и вынул, вновь к королю привел.