Андрей Посняков - Вандал (сборник)

Ой, как не нравилось всем коренным, деревенским, это гнусное слово! А уж Николаю Вальдшнепу – в особенности. Очень не любил он нынешние времена и власть нынешнюю вороватую не уважал нисколечко. Впрочем, а кто на селе ее уважает-то? Ну, в городах – оно понятно, сами крадут – так вот со всей искренностью считал Николай Федорович, тихо ненавидя всех, кто сумел хоть чуть-чуть приподняться, начав жить по-человечески, и городских всех ненавидел. А уж тем более – своих, деревенских. Да что тут говорить! В деревнях оно испокон веку так – либо злобствовать, соседям завидуя, либо самому выпендриться – а смотрите, мол, какой я! Какая у меня машина, какой дом, забор, и уж собачища – зверь лютый! Вальдшнеп-то как раз был из таких, и больше завидовал, чем выпендривался, потому как – нечем было хвастаться. Себе на уме, он и раньше особо жилы не рвал, а в нынешние времена и вовсе кое-как с хлебушка на квас перебивался. Женат никогда не был, детишек, даже внебрачных, не завел, всю жизнь промыкался один, бобылем. Правда, и зла никому не сделал. Так, завидовал да ругался – что ж, у каждого свой характер. Не очень удачлив был, это правда, зато все стежки-дорожки в ближайшей округе знал как свои пять пальцев. Александр этим и пользовался время от времени, а в последние месяца три – так почти каждую неделю. На что имелись причины весьма даже веские иневеселые, а откровенно сказать, грустные, и даже очень.

Сашу Николай Федорович не то чтобы уважал, но… признавал, что ли. Вальдшнепу не зазорно было пройтись с ним по лесам, жбан раскатать, погутарить, однако, до приятельских отношений дело не доходило. Так, знакомцами считались. Федорыч вообще ненавидел «новых русских», а Саша-то, как ни крути, был из таких – три пилорамы, столовая, магазин, лодочная станция… Ну, пилорамы, допустим, принадлежали супружнице, но вот все остальное Александр сам раскрутил: и дешевую столовую – так она и называлась, «Столовая» – восстановил в первоначальном виде, как в семидесятых, и магазин – мини-супермаркет – близ федеральной трассы выстроил, и вот лодочную станцию открыл – для туристов, да и местные, у кого своей лодки не было, приходили. Кстати, жителям окрестных деревень, добрым знакомым, Саша лодки давал просто так, бесплатно. Красивые были лодочки – синие, желтые, изумрудно-зеленые… Александр сперва подумывал даже дать каждой собственное имя – «Беда» там, «Черная Каракатица», «Амикус», «Голубой дельфин», «Тремелус» – последние три названия были из той, прошлой жизни, в которой молодой человек обрел самое, пожалуй, главное – Катю.

А теперь этого главного не было. Вот уже третий месяц пошел… Так же вот, на своей же лодке, уплыли по протокам кататься – Катерина, супруга любимая, и сынишка Мишка, коему вот-вот должно было исполниться четыре годика. Ох, до чего ж бойкий рос мальчуган! В папу уродился, верно, Александр-то был парень не слабый, искусствами воинскими владел, мечом махал как одержимый. Не так давно зарабатывал на жизнь каскадерством, а допрежь того служил на парусном бриге «Товарищ» и с той поры заболел парусами. Даже татуировку на левом предплечье носил – синий штурвал, якоря, ленточки и надпись – «Товарищ».

Впрочем, и женушка, Катерина, не отставала – шутка ли, в двадцать лет, до встречи с Сашей еще, владеть тремя пилорамами, с бандитами-«лесовиками» уметь договариваться, бригадами верховодить… Эх, Катя, Катерина!

Как уплыли кататься – с тех пор и ни слуху, ни духу. Саша и сам с мужиками все озера-речушки облазил, и милиция, и егеря, да и кто только не искал. И все тщетно! Местные поговаривали – верно, к водопадам заплыли, вот и закрутило, ударило о камни, а там – на глубину утянуло, да и поминай как звали, теперь не найдешь. Не первый случай!

Случай-то, действительно, не первый – у водопадов да на порожинах много тонуло, только вот Катерина, недаром что такая крутая, соображала очень даже хорошо, тем более когда ребенок в лодке. Мишка так кататься любил, все просил: «Папа, мама, идемте на лодочки!» Мишка…

Молодой человек помотал головой, отгоняя грустные мысли – понимал, конечно, что надо жить и нечего себя хоронить. Как сказал князь Андрей под Аустерлицем: «Жизнь не кончена в тридцать два года». Словно бы про него, Сашу, сказано… Понимал… И все же, все же… Грустил, кляня зачем-то себя, убивался, заливая пожар души по русскому обычаю – водкой. Правда, пить уже опротивело, обрыдло, и нужно было какое-нибудь дело, такое, чтобы захватило полностью, позволило отвлечься, да и время бы заняло. Не зря ведь говорят: время лечит. Так-то оно так, да вот – пока не лечило, не отпускало. Черт! Черт! Черт! Даже могилок нет, и некуда прийти, посидеть, помянуть… разве что вот, в озеро выплеснуть водку.