Виталий Храмов - Сегодня – позавчера

– Кадет. У нас был журнал боевых действий. Ты ведёшь его?

Миша немного смутился:

– Да. Я помню, чем отличается Особый отдельный истребительный батальон НКВД от банды махновцев.

– Хорошо. Хоть этим будем отличаться. Веди его. Это не только отчётный документ, но и память. Нас не будет, а потомки наши будут знать, что мы не сдались, не сломались. Что мы – выполняли свой долг, как смогли и сколько смогли.

– Что за упаднические настроения, командир? – спросил Леший, плюхаясь рядом. – Ужели чутьё твоё знаменитое скорый конец наш чует?

– Нет, слава богу. Так, молодого строю.

– А-а. Только при барышне не надо было бы.

– Так я нежно, деликатно.

И Кадет и Настя сильно застеснялись, отошли.

– Что там, Лёш?

– Тихо там, – Леший зыркнул на немца, но всё одно продолжил: – Обложили нас, как волков красными флажками. Войск нагнали. Я насчитал до двух батальонов. И мотоциклисты патрулируют.

Настя вернулась, принесла Лешему закопчённую, парящую кружку. Леший схватил её обеими руками, полностью охватив, глотнул. Лицо его разгладилось, он закрыл глаза и улыбнулся:

– Так что, командир, у нас тут пат. И они не могут нас достать, но и мы не можем выскочить. Одно хорошо – эти роты им сейчас в другом месте нужны, а мы их тут без боя сковали. Может, мужикам там легче будет. Не могут же они везде и постоянно быть сильными.

– Алёхин, ты прямо на глазах моих растёшь! У нас все глаза повытаращивали и думают уже, что немец бессмертный, танки у него бесконечные, боеприпасов под каждым кустом по складу, а ты вон как!

Леший усмехнулся, но ничего не ответил, чай пил, наслаждаясь. Из будущего чай, судя по долетевшему запаху.

– Так и просидел бы на этом острове до конца войны. Вылез, немца поотстреливал, как волков бешеных – и нырк! – сюда.

– К нашим выйдем – представлю рапорт с предложением заслать в это болото партизанский отряд с тобой во главе.

Глаза Лешего тут же распахнулись, он весь напрягся:

– Не надо, командир! Я так, замечтался.

– Осторожнее с мечтами, Лёша. Они могут исполниться. Вон Вилли – мечтал постичь загадочную русскую душу – постигает. И это недоразумение мечтало исправить свершившееся, спасти семью. Ему представилась такая возможность, – а он, штаны обмочив, побежал усугублять. Помочь истории даже память о России стереть. Желания наши сбываются, а мы в ужасе щемимся, не разбирая дороги.

Леший опять хмыкнул, допил чай, положил вещмешок к стене, на него голову, отвернулся и ушёл от разговора в сон.

А мои пленники сидели понурившись. Немец в задумчивости, Я-2 – в прострации, уставившись в одну точку на полу.

А, ну их чужеродных! В моей борьбе со сном противником была перехвачена инициатива, он перешёл в наступление по всем фронтам и самым наглым образом взял меня в плен.

Хотя немец нас запер, и мы делали благое дело, сковывая его части, на жо… месте ровно решили не сидеть. Леший забирал всех, способных держать оружие и на марш-бросок по болоту, и делал вылазки. В лучших традициях «мы везде и нигде». Изображали попытку прорыва, расстреливали посты, дожидались усиления, обстреливали их и уходили в болото. Так, за неделю сделали девять вылазок, потеряли шесть человек убитыми, в основном от миномётных обстрелов «ярости», как называл это Леший, убили минимум тридцать солдат врага, пожгли почти все боеприпасы. Но заставили врага понервничать. В «набеги» ходили даже Антип и Кадет. Но не я. А я метался в лихорадке. То ли простыл от купания в болоте, то ли гной пошёл в кровь. Антибиотики кончились. За эту неделю умерли от ран ещё двое наших товарищей.

Всё это было, конечно, хорошо, но не очень. Провизия (мясо коровы) стремительно иссякала. Сухари кончались, крупы уже кончились. Бородач умудрился подстрелить какую-то птицу, но что за птица, не говорил, а принёс без головы и лап и ощипанную. Подозревали, что это ворона, но слупили, только кости на зубах хрустели, да приговаривали:

– Ах, хороша уточка каркающая!

Как мы ни крутили, как ни лепили антенны, Москвы мы так и не поймали.

А с каждым днём всё больше холодало. Болото подмерзало. Надо было валить отсюда. Всю зиму тут не просидеть – поступления продовольствия нет, и не предвидится, охоты тут тоже не будет – зверь ушёл от войны подальше. Сборы были недолгими – багаж наш изрядно усох – был съеден или расстрелян. Усох и наш отряд. И в общем количестве и в весе каждого бойца. Последний раз перемотали сапоги скотчем, в болотной жиже не державшимся долго, и, помолясь, пошли.