Виталий Храмов - Сегодня – позавчера

И в этот раз караул нёс один Вулкан. Я назначил дозор, но они сразу же уснули на постах. Утром я им пообещал, что позже изобью их основательно, а потом и пристрелю. Но не сейчас.

Я и с рассветом едва заставил себя встать. Одеревеневшее тело болело невыносимо. Сразу и всё! Чудо-колесо, боль ушла, мир вдруг расцвёл майскими цветами. И под ногами у меня был не снег, а сплошная поляна подснежников. Вот это глюк! Заглядение! Радовало, что я осознавал, что это глюк, какая-то часть сознания оказалась в стороночке от происходящего и холодно, безразлично контролировала остальную часть моего Я.

С трудом растолкал людей. Каждому дал по таблетке. Нет, не такой, как сам выпил. Нам ещё массовых галлюцинаций не хватало. Стимуляторы. Они приводили их в чувство. Огня не разводили, пожевали ледяного сухпая, запивая студёной водой из ручья.

Двое наших товарищей так и не проснулись, как мы их ни тормошили. Только когда сами проснулись окончательно, поняли, что они никогда не проснутся. Отнесли их в яму, завалили валежником. Могилу копать не было ни сил, ни времени. Гонка возобновилась.

В этот день нам повезло меньше. При пересечении дороги нарвались на мотоциклистов. Мотоцикл был один, немцев – двое, но с пулемётом. Он вылетел на нас на высокой скорости из-за изгиба дороги. В первое мгновение охренели и мы, и они. А потом обе стороны стали палить друг в друга. Секунд тридцать. Немцев изрешетили, но и сами понесли потери – один убит, трое ранены. Один из троих – Вилли. Пуля пробила ему бедро навылет. Один боец ранен легко, после перевязки встал в строй, а вот со вторым сложнее. Как он так пулю схватил, что ноги отнялись?

– Оставь меня, командир! Тут вот, у лошади убитой и залягу. Руки-то у меня работают. Пулемёт с мотоцикла принесите и гранату дайте. Не дамся я им живым!

Бойцы притолкали изрешеченный мотоцикл, погрузив в него трупы и карабин мотоциклиста.

– Фельджандармы, – хмыкнул я, увидев нашейные бляхи, – забираем трофеи, что стоите?

За минуту трупы и мотоцикл распотрошили. Двое моих бойцов переобулись.

– И мои сапоги заберите, – попросил раненый, – они ещё нормальные. Можно починить. Мне уже ни к чему.

Тут ещё один боец разрядил свою мосинку, затвор выкинул в лес, патроны и обоймы из патронташа раздал товарищам. Взял немецкий карабин, стал распихивать патроны.

– И мне гранату. Лимонку. Ты прости, командир, я тоже остаюсь. Не хочу ночью без толку окочуриться. Я уже трижды ранен, шесть немцев упокоил, может, ещё свезёт. Всё одно не дойду я. Сил больше нет, а от таблеток твоих сердце болит. Прощайте, братья, не поминайте лихом. На, Вася, мешок мой. Там письмо жене. Она думает, что в плену я, сдался. Отправь письмо, пусть знает, что не сдался, не предатель я.

– Ладно, так и быть. Оставайтесь. Документы ваши где?

– Так, у немцев. Мы из плена.

– Не поминайте лихом, мужики!

– И вы нас. Удачной охоты вам, братцы! – сказал я и пошёл. Вот и ещё двоих не стало. Они обустраивались на повороте дороги. Трупы лошади, нашего погибшего товарища, двух немцев и мотоцикл стали им бруствером их пулемётной точки. Через полчаса мы услышали первые очереди, ещё через полчаса прозвучали несколько гранатных разрывов и перестрелка прекратилась.

– Это была хорошая охота, – прокомментировал я. И мы опять побежали.

Вот и место встречи, где нас должны ждать роты. Маленький лесной хутор у лесного озера. Три дома, несколько хозяйственных построек. Хутор выглядел покинутым, но следов боя не видно – дома целы, даже стёкла не выбиты.

Двое суток уже у нас на хвосте висят немцы. Они тоже шли пешком по нашим следам. Ни одна оставленная растяжка не сработала. Мы бежали, как бешеные мустанги, но они не отставали. И вот мы здесь. Но хутор пуст.

– Надо проверить, – сказал Леший, опуская трофейный бинокль.

– Но не ты. Бородач пойдёт. Он в гражданке. И я пойду. Дай мне одного «лешего». Остальные – здесь. Прикроете. Давай, Бородач. Обойди лесом, по дороге выйдешь. Оружие с собой можешь взять. А мы отсюда пойдём. Алёш, помоги эту надгробную плиту снять.

Леший помог мне выбраться из «доспеха», я надел «лешего», и мы пошли низинками, кустами к хутору. Потом – вдоль жердевых заборов, через стоящий в снегу чёрный бурьян, малинником.

– Стой, кто идёт? Стрелять буду!

Голос шёл откуда-то рядом, но сверху. Чердак! Я кивнул «лешему» на дальний угол дома.

– Человек идёт. Не стреляй! – ответил голос Родионыча.

– Вижу, что не собака. Оружие на землю положь. Клади, я сказал, стреляю!