Юрий Гамаюн - Отрок. Перелом

Ворота хлопнули, оставив Фаддея с тяжелым мешком серебра на коленях и совсем уж неподъемной громадой мыслей в голове.

Серебо особых раздумий не вызвало. Фаддей глянул и отложил его в сторону: три полновесные гривны и кучка каких-то побрякушек. Дуняша замуж пойдет – в самый раз пригодятся, да и гривны найдется, на что потратить.

А вот что со словами Егора делать? Понятно, что теперь или под Корнея идти, или из Ратного выметаться.

Хотя и так они под сотником, но служба службе рознь. Одно дело в общем строю половцев рубить, другое – холопов кнутом охаживать. Вот второе Фаддею решительно не нравилось. Хоть и свои холопы имелись, и не раз их тумаками потчевал, но одно дело – ум вправлять да лень выколачивать, и совсем другое – последние соки из людей тянуть.

«Тьфу ты, редька едкая! Да кто ж мне такое предлагает?! Вот дурь в голову полезла. Егор вроде ни словом ни на что подобное не намекал, да и сам он не большой любитель плетью баловать.

А что тогда? Вот завтра у Арсения и узнаю».

Утро выдалось без дождя, но небо обложила серая хмарь, словно и солнцу было не по душе то, что происходило посреди Ратного, у церкви. Десяток телег с родичами бунтовщиков тронулись к воротам, когда стоявший рядом с воеводой Аристарх спросил того – вроде тихо и не поворачивая головы, но достаточно громко, чтобы его услышал Егор, находившийся в паре шагов за их спинами:

– Так и отпустишь?

– Кхе… Шутишь, Репейка? Мне только кровников для полной радости не хватало. До Мишкиной головы и так охотников полно, ядрена-матрена! Хочешь-не хочешь, а резать придется…

– Тогда поспешить надо. Если до Княжьего погоста доберутся, тогда только Федору кланяться.

– Нет, нельзя. Сам все сделаю… Народ немного разойдется, так с Андрюхой…

– Нет, Кирюха, нет… – Аристарх слегка качнул бородой. – Нельзя тебе. Ты не просто сотник, ты воевода Погорынский, боярин. Невместно. Не дай бог, прознает кто!

– Тогда кто? Ядрена-матрена! Кто резать возьмется, коли это мои кровники! – Корней вроде вскинулся, но сам на Аристарха смотрел с легким прищуром. А тот только головой кивнул:

– Первак, Кирюха, кто же еще? Ему по его прежним делам все одно деться от нас некуда, ему такое не впервой, да и по сердцу. И присмотрят за ним, чтобы не учудил чего и без зверства обошелся. Егор со своими и присмотрит, – добавил Аристарх, слегка кивнув в сторону десятника, которого до того вроде и не замечал.

Егор от такого поворота взмок. Хоть и понимал, что неспроста при нем такие разговоры вели, а все же. Корней с интересом и вроде как об отсутствующем поинтересовался:

– Ну да – ну да… Кхе. А пойдет?

– Так не самому ему кровь пускать. Глянет, чтоб следов не осталось, чтобы не помешал кто чужой да лишнего не углядел.

– Тогда сегодня до ночи надо выезжать. По крайности, завтра утром. – буркнул Корней.

– Сам знаю. Первака я после полудня верхом отправлю или ты сам?

– А вот посмотрю, какой он мне ответ даст, – сотник кивнул на Егора, – тогда и решу. А пока ждем – пошли ко мне, пиво вроде еще осталось, а нет, так сегодня и бражки не грех. – и, глянув напоследок на Егора, староста и сотник направились на подворье воеводы.

Егор давно понимал, к чему все идет, но то, что он сейчас услышал, обозначило край: дальше ни назад, ни в сторону не отступишь. Некуда!

Жили в Ратном две правды, и за каждой стояла своя сила. И каждая почитала себя единственной, все норовила развернуть в свою сторону. И разобраться, какая из них для сотни если и не во благо, то хотя бы не во вред, вот так сразу не получалось – у каждой свой резон и свои доводы. Есть ли для остальных сельчан разница, кто дальше под себя все подгребет? Егор одно знал – перемен так и так не миновать, но пока тут две эти силы друг с другом меряются – добра точно не жди.

Тем более, что воины сотне служили, а не Корнею или Пимену. Если бы те положили людей в своих усобицах, то проредили бы десятки так, что не только в походы по княжьему слову ходить, а и село от татей оборонять стало бы некому. Вот и делал Егор, что мог, лишь бы сотню, и без того обескровленную, совсем не угробить. Потому и старался держаться не то чтоб совсем в стороне, но так, чтобы последнего слова не говорить, покуда сам не поймет, кто куда Ратное тащит, а главное, для чего?

До поры до времени у него это получалось: и те, и другие предпочитали Егоров десяток видеть если не рядом с собой, то хоть быть уверенными, что тот не ввяжется в свару за противную сторону. Берег десятник Ратное своей правдой. Но выбор все одно пришлось делать.