Константин Калбазов - Несгибаемый

– Поверь, Митя, люди те еще скоты.

– Неужели все, дядь Петр?

– Вот в том-то и беда, что большинство как раз таки нормальные.

– А почему беда?

– Потому что никогда не знаешь, в какой момент тебе на дороге встретится дерьмо. Поэтому даже на хороших людей приходится поглядывать с опаской. А еще одна ложка дегтя бочку меда портит. Но когда дело касается золота… Сам-то я с ним, как видишь, столкнулся впервые, но слышал, что оно многих лишило разума. Э-э-э, ты чего это удумал? – Петр ухватил Митю за руку.

– Да выброшу его в реку, и вся недолга, – пожал плечами паренек. – Они-то о нем ничего не знают, потому и сказать ничего не смогут.

– Это ты верно заметил. Они сказать ничего не смогут. Но ты-то знать будешь.

– И что делать?

– Завтра ты его просто по новой найди, вот и все дела. И тогда даже ты будешь знать, что тебя попрекнуть не в чем. Ты же не собирался его красть. А вообще, можешь попросить Андреича, чтобы он тебе его оставил. Как память. Чай, мы им куда больше прибытку принесем.

– Хорошо, дядь Петр.

– Кстати, Мить, тебе не трудно будет выпекать на пару буханок хлеба больше?

– А к чему это?

– Раз в три дня будем баловать артельщиков. А то все скоро коситься станут. На сухарях-то сидеть не сахар.

– Так, может, мы их еще и на кошт [13] Кошт – устаревшее выражение, означающее расходы на содержание, пропитание, иждивение; средства на жизнь. возьмем? А то ведь мало того, что на них горбатимся и только доброе от них слышим, – возмущенно выпалил Митя.

– Не закипай, как самовар. Порой приходится немного потерпеть, чтобы чему-то научиться. Сам посуди, когда человек с большей охотой учит: ежели хорошо к тебе относится или если учит через силу?

– Понял я все, дядь Петр. Садись уже ужинать.

– Ну корми, кормилец.

Петр в очередной раз потянул носом. Запах об-балденный. Все же тушенка не идет ни в какое сравнение с солониной. В чем прав этот крысеныш Ефим, в том прав. Пастухов быстро помыл руки в рукомойнике и уселся за стол, установленный на открытой палубе.

Они вообще устроились на зависть всем. Участок палубы мало того что накрыт куском брезента, так еще и по сторонам выгорожен тонкой сеткой от комаров. В пределах выгороженного участка находится и вход в каюту. Потому и спать можно без борьбы с кровососущими. Хотя летом, наверное, будут перебираться на палубу, в каюте станет душновато.

На следующий день, как и условились, Митя «нашел» самородок. Хм. Вернее, два. Первый же лоток явил миру шарик неправильной формы весом граммов сорок. Ну и паренек добавил к нему свою вчерашнюю находку, уж больно она ему руки жгла.

– Везучий ты, Митрий, – принимая находку, с улыбкой заметил Кузьма Андреевич.

– И честный, спасу нет. К рукам ничего не прилипает, – с явной ехидцей прокомментировал Ефим, который сегодня работал на колоде.

– Ефим, ты бы за словесами следил, – покачав головой, сказал подошедший Петр. – Чего к парню цепляешься?

– А кто цепляется? Что я такого сказал? Честный, говорю, малец.

– Важно не то, что ты сказал, а то, как ты это сказал. Разницу улавливаешь?

– Ну хватит вам, петухи. Расхорохорились тут. Давайте каждый к своему делу.

– Дядь Кузьма, а можно я вот этот самородок, что поменьше, себе на память оставлю.

– А чего же не тот, что побольше? – вновь не удержался от ехидного замечания Ефим.

Хрясь. Клац. Шмяк. Петр, потирая кулак и склонив голову набок, смотрел на валяющегося на песке Ефима. Смотрел вроде как и равнодушно, но отчего-то любой понял бы, что взгляд этот не предвещает ничего хорошего. Так смотрят на пустое место. И всем сразу стало ясно, что Ефим в шаге если не от своей погибели, то от членовредительства точно.

– Андреич, мы сюда пришли учиться, а не выслушивать, как всякая тля беспричинно нас поносит.

– Ефим, ты как?

И дураку понятно, чью сторону займет старший артели. Ефим плохой, хороший, но с Андреевичем уже не первый год. А этих он только пару месяцев как узнал.

– Н-нормально, – помяв челюсть, ответил Ефим.

– Значит, так, Петр, чтобы это было в первый и в последний раз. Золото – это дело такое, что распрей не терпит, – строго глядя в глаза, припечатал Кузьма.

– Согласен. Но и у святых есть свой предел терпения. А я не святой. Так что ты не мне это говори, а Ефиму. Ему его жадность взор застит и разум мутит. Меж нами был уговор, и мы с Митей его пока ничем не нарушили, чтобы получать подобное.

– Ладно. С этим закончили. А действительно, Митя, чего это ты хочешь оставить самородок поменьше?