Александр Мазин - Цена Империи

– Может быть, потому, что я сама покупаю благовония по десять тысяч за унцию? – холодным чужим голосом произнесла Корнелия. – Вот мой дом, префект Геннадий! Здесь много богатств. Все, что добыли мои предки, защищая Рим. Бери всё! Бери всё, что тебе понравится! Отдай своему Максимину! – Она уже кричала. – Отдай ему всё! Меня тоже отдай! Я…

Геннадий сгреб ее в охапку, стиснул и начал жадно целовать. Она сопротивлялась… не больше нескольких секунд, потом стала отвечать ему с не меньшим пылом.

– Какая ты красивая, когда сердишься! – проговорил Геннадий, на несколько мгновений оторвавшись от ее влажного рта. – Кора! Какое нам дело до всех этих Августов и прокураторов! Забудь! Кора… любимая…

Полуденное солнце, повисшее над квадратным проемом в потолке, играло в хрустальных струях фонтана, посверкивало на чешуйках золотых рыбок.

Корнелия стояла на барьере, обняв мраморную Диану, вскинувшую охотничий рог, крошила в воду хлеб…

Белое живое тело и белый подсвеченный солнечными лучами мрамор, почти не тронутый краской. Видно, скульптор решил, что естественный цвет – лучше. И он был прав. Обнаженная каменная богиня казалась почти такой же живой, как обнаженная живая девушка, обвившая рукой почти неестественно тонкую талию охотницы. Они были – как сестры: у живой девушки была такая же – пальцами обхватить можно – тоненькая талия и такие же неширокие, идеально округлые бедра. Они были удивительно похожи: одного роста, одного сложения, у обеих – длинные стройные ноги с круглыми гладкими икрами, узкая спина, до середины лопаток укрытая каштановыми завитками ниспадающих волос, у обеих – тонкие гибкие руки, которыми, ясное дело, совершенно невозможно натянуть настоящий охотничий лук…

Геннадий смотрел на Корнелию, обнимающую статую богини, и чувствовал себя абсолютно счастливым. Нет, не абсолютно. Для абсолютного счастья ему не хватало физического прикосновения к гладкой шелковой коже: прикосновения щеки к теплой плоти этих удивительно нежных грудок, упругости маленьких ягодиц в ладонях, ягодок-сосков – между губ, ласково-жадных объятий, жаркого влажного трепета… Он хотел эту сладкую, нежную, своенравную девочку так, словно не она прошлой ночью изгибалась натянутым луком в него в объятиях… И вместе с тем ему было так хорошо валяться на подушках, прихлебывать темное тридцатилетнее вино и смотреть, как его маленькая, изящная, словно тоже выточенная из белого мрамора девочка-богиня кормит золотых рыбок, напевает что-то по-гречески, и прозрачный негромкий ее голосок проникает внутрь, струится под кожей, и губы Геннадия сами растягиваются в такой же нежной, ласковой, совершенно не свойственной ему улыбке.

– Кора…

Она стремительно обернулась, высыпала оставшиеся крошки в фонтан и мгновенно оказалась рядом с ним, на ложе.

– Ты проснулся!

– Уже давно. Любовался тобой.

– Правда? – Она прильнула к нему: грудью, ладонями, коленями, животом. – Хочешь меня?

– Всегда! – Геннадий нырнул лицом под ее круглый подбородок, прижался губами к светлому горлышку.

– Возьми меня, возьми! – постанывала она. – О Венера великолепная… еще… еще…

– Хватит! – сказал он, когда клепсидра [96] Водяные часы. отмерила чуть больше часа. – Так много любви вредно для той, которая еще вчера была девственницей…

– Мне совсем не больно! – запротестовала Корнелия. – И крови почти не было! Видишь, видишь! – Она показала ему крохотное алое пятнышко на покрывале.

– Хватит! – строго повторил Черепанов. – Мне сегодня к третьему часу в Сенате надо быть. Так что я не могу все свое время отдавать одной-единственной сенаторской дочке, пусть даже моей жене. Учти на будущее.

– Жене?

– Или ты против?

– Нет, конечно. Только мой папа еще не назначил день свадьбы.

– Назначит! – уверенно заявил Черепанов. – Я его потороплю…

– Ну так же нельзя! – сладкая кошечка моментально превратилась в благородную львицу. – Это же свадьба! В нашем роду… Надо подготовиться… Платья сшить, гороскоп составить, день лучший выбрать… Прорицателей вопросить…

– Ладно, ладно, – махнул рукой Черепанов. – Все будет как надо, девочка. Как положено. И платья, и гости, и прорицатели. Только ты учти: время сейчас военное, а я – военачальник на службе императора. Да и отец твой – тоже. Так что рассусоливать нам некогда. А сейчас распорядись насчет завтрака, ладно?