Александр Мазин - Цена Империи

– Я вчера пятерых велел повесить, – сказал Сабин. – За оскорбление величества. Представь только: прямо на форуме прилюдно нашего Августа зверем проклятым называли!

– Хорошо, что поймали! – одобрил Плавт.

– Даже и не ловили. Представь, они сами в руки вегилам отдались. Сумасшедшие.

– Бывает, – кивнул Плавт. – Я вот в Сирии видел: жрецы богини ихней сами себе яйца отрезают. Серпом.

– Ну ты сравнил, Аптус! – воскликнул Сабин. – У тех – божественное безумие, а у этих… тьфу! Теперь ты понимаешь, Геннадий, почему я о христианах вспомнил. А, что говорить! С Востока только дрянь и приходит. Вот и вера эта – тоже оттуда.

– Ну насчет Востока ты зря так! – возразил Плавт. – Вино у них неплохое и девки…

Из бань Черепанов нагло удрал. Просто-таки бросил всю честную компанию, когда градус (алкогольный, а не температурный) пересек отметку, после которой о вечной дружбе говорить рано, о политике – поздно, зато самое время вызывать «массажисток». Оставил лучшего дружка своего Леху Коршунова в компании верхушки столичной «администрации»: префекта города Сабина и префекта претория Виталиана, коего подвыпивший Коршунов, хвастаясь полученными в боях за Рим и против оного шрамами, уже запросто звал Виталиком. «Виталик», кореш Максимина и, естественно, старый боец, тоже имел чем покозырять…

Оставив славное воинство веселиться в заарендованных целиком термах Тита, Черепанов тихонечко оделся, сунул в сумку шлем, принял из рук конюха дареного сарматского жеребца и поехал знакомой дорожкой к той, о которой мечтал. Ехал и думал: как странно – сколько лет они уже знакомы, килограммы папируса извели на письма, а вместе провели от силы часов двести. И больше года не виделись. Год – это много. Особенно для юной девушки. Особенно здесь, в великолепном, роскошном и, что греха таить, развратном имперском Риме. Тем более удивительно, что его Корнелия все эти годы жила как бы вне «светских» развлечений. Может, пример папаши, перетрахавшего чуть ли не всех патрицианок столицы, повлиял на нее отталкивающе… Нередки же и в семьях алкоголиков непьющие дети… Иногда Черепанов даже чувствовал некоторую вину: по местным понятиям, Корнелия уже давно должна была стать матроной и рожать маленьких патрицианчиков…

В прошлый свой приезд Черепанов пересекся-таки с ее папочкой, и они поговорили. На сей раз – на равных. Как легат с легатом. Черепанов, правда, официально числился не легатом, а префектом легиона, но это пустяки. Зато – лицо, приближенное к императору, увенчанное лаврами по самый гребешок. А вот легат Антоний Антонин Гордиан воинских лавров не стяжал. Не было у него полководческих талантов. Зато – благороднейшая кровь, единственный сын самого богатого патриция Рима. Короче, договорились. Подписали, как тут водится, «договор о намерениях». Корнелия, «моя маленькая Кора», как звал ее Геннадий, при сем не присутствовала. Ее согласия не требовалось, но оно, разумеется, было получено. Не такой уж Антоний Антонин тиран, чтобы выдать замуж единственную дочь против ее воли.

Затем папаша отбыл обратно в Карфаген, а Черепанов провел два прекрасных дня в обществе своей любимой. К большому обоюдному сожалению, в присутствии «компаньонки» и дальней родственницы Фотиды. Та Черепанову симпатизировала, но обязанности свои блюла строго. Два дня пролетели стрелой – и Черепанов уехал к месту службы. С письмом от своего будущего тестя к императору Максимину.

Не исключено, что именно благодаря этому письму, врученному лично и в надлежащее время, оба Гордиана остались наместничать в провинции Африка. По крайней мере так полагал Черепанов. Хотя – дело тонкое. Африка – вроде как не «императорская», а «сенатская» провинция, так что и проконсулов ее должен Сенат назначать. [94] Во времена республики наместники провинций назначались Сенатом. Обычно это была кормушка для «отработавших» срок консулов. В эпоху империи часть провинций некоторое время оставалась под эгидой Сената, а часть – непосредственно императора. То же касалось и легионов, располагавшихся на территории провинции. Но постепенно императоры подмяли под себя все провинции. Африка оставалась последней из «подведомственных» Сенату. В общем, политика, война и еще раз политика. И его любимая, юная и прекрасная, томящаяся в одиночестве и проводившая жаркое лето в душном городе в надежде, что, может быть, Геннадий сумеет ее навестить.