Владимир Корешков - Почему Я? Часть 2

И вдруг, глядя на Аню, я очень явственно осознал, что, несмотря на смертельную опасность сахарного диабета, я являюсь стойким поклонником и ценителем вот такого дорогущего сладкого шоколадного бисквита и, чего уж там скрывать, самым настоящим сладкоежкой, которого не исправишь и не заставишь жить на диете, придерживаясь здорового образа жизни, отказывая себе в сладком. «Нет. Нет и еще раз нет. Этого не может быть, потому что этого не может быть НИ-КОГ-ДА».

Аня – очень неглупая девушка, прекрасно понимая, какой она своим видом производит вау-эффект, разглядывая себя в зеркало, вроде как полностью абстрагировалась от всех, никого не замечая вокруг, занималась только собой, но однозначно ощущая спинным мозгом те сверхвосторженные взгляды, которые вперила в нее не только мужская, но даже женская часть нашего коллектива. Уверен на все сто пятьдесят – втайне наслаждалась этим. Она, провоцируя всех нас, не спеша, с достоинством и грацией богини, доводила свой и так совершенный в высшей степени образ до полного, умопомрачительного, безукоризненного эталона женской красоты и привлекательности. То взмахнет рукой, поправит чуть выбившийся локон, то томно пригладит ткань на груди и на бедрах, разглаживая несуществующие складочки, по очереди проверит оба браслета на запястьях, насколько прочно они сидят, после чего, чтобы разглядеть себя получше и удостовериться в законченности своего облика, Аня делает шаг назад от зеркала, от этого действия ткань ее туники, чуточку шурша, приходит в движение, как живая, всколыхнувшись, нервной дрожью пробегает сверху донизу по соблазнительной фигуре, еще плотнее прижимаясь к Аниному телу, впиваясь в него, сливаясь с ним. От нее, как от эпицентра разрушительного урагана, в разные стороны исходят всепоглощающие двенадцатибалльные волны чувственного животного магнетизма. Это даже не шторм – это настоящее цунами.

«Анечка, мерзавка ты этакая. Черт тебя побери, что ж ты с нами всеми делаешь? Вот же дрянь». Я понимаю, что больше эту изощренную пытку вынести не в состоянии. Можно, конечно, попытаться отвернуться и смотреть в другую, противоположную сторону, но взгляд, как намагниченный, все равно будет возвращаться против моей воли к этому вселенскому чуду, иконе чувственности и сладострастия. Сердце колотится как бешеное, во рту пересохло, голова пошла кругом, и земля мало-помалу начала уходить из-под ног. Так недолго и в голодный сексуальный обморок плюхнуться, а это на сегодня совсем не входило в мои планы. Чего мне сейчас очень хотелось – это как-то собраться и из манной каши-размазни превратиться в стойкого волевого мужчину, хладнокровного командира группы, крутого перца, полного хозяина своих эмоций. Таких типов с каменными лицами обычно изображают на плакатах под надписью, выделенной жирным шрифтом: «Не хватайся за оголенный провод, чувак».

Естественно, я тут же сотворил очередную глупость. Включил главнокомандующего, решив таким образом напомнить о себе и заодно хоть как-то стряхнуть с себя это наваждение.

– Команда, – громко сказал я. – Слушай сюда. Все. Хватит возиться и марафетиться. Немедленно заканчиваем сборы, завтракаем и улетаем. Времени у нас не так много. Напоминаю всем: с этого момента говорим между собой только на юпинянском, это приказ, – и в конце совей зажигательной речи для связки, так сказать, слов и показывая всем, насколько свободно владею юпинянским, я лихо впендюрил в окончание своего монолога несколько крепких словечек из местного лексикона портовых грузчиков и постоянных обитателей лукренонских трущоб. Даром что учил. Звучало это примерно так: «Пиндоло, маноло, ультяпо», – что означало в переводе на наш русский, опять же примерно, что-то среднее между «Ешь твою медь», «… твою мать» и «… ту Люсю». Последние два – с обязательным для таких случаев глаголом еб…ть. Вышло как-то грубовато. Но результата достиг. Внимание на себя обратил.

В зале повисла тишина. Все дружненько так посмотрели на меня. Аня перестала прихорашиваться, отвернулась от зеркала, неспешно подошла ко мне, уничижительно сверху донизу окатила взором своих карих с поволокой очей, после чего на чистом юпинянском процедила:

– Имбецил.

Ну, в смысле аналог этого нехорошего слова на местном диалекте, причем в ее устах это звучало уж очень оскорбительно. Затем так же не спеша, преспокойненько, слегка покачивая своими крутыми бедрами, пошла, словно плывя, на выход. Я смотрел на удаляющуюся суперсоблазнительную фигуру, на ровную, с вызовом расправленную спину, на туго обтянутые тонкой пурпурно-лиловой тканью перекатывающиеся при ходьбе туда-сюда аппетитные литые ягодицы и думал: «Матерь божья, святые угодники, нимфы в раю, глядя на эту картину, нервно курят, причем в затяжку». А ведь в переводе на наш мужской язык все Анины жесты и действия сейчас означали одно: «Смотри, недоумок, что потерял, грызи теперь локти». Ну, во всяком случае, так я это перевел, хотя вполне может быть, что толмач из меня не очень.